В стене окно. На окне штора. За окном луна. В дневнике можно писать даже белиберду, было бы желание; все равно это связь со страницей или хотя бы с мыслью об общении. Вроде бы.
Иногда я буду писать тебе, Фред; иногда буду писать себе. Иногда буду писать просто что вижу, ибо когда я вижу серпик месяца в меркнущем небе… я вижу не только его, но и тебя.
Понадобилась целая куча уговоров – в основном для мамы, – чтобы я перенеслась с пола гостиной на тот самый рекламный щит. Биб знала маму слишком хорошо. Выклянчить у нее согласие удалось четырьмя доводами:
– Я с нее глаз не спущу.
– Никто ее не узнает.
– Посыл – не «секси», а «волшебная сказка».
– Она сможет отложить деньги на путешествия.
Первые три предназначались для мамы с папой, четвертый – вообще-то для меня. Для моих родителей деньги, к сожалению, не стимул. В отличие от меня. Мне их вечно не хватает. А гонорар ожидался гигантский – это же глобальная кампания. (Со своими нынешними подопечными мне пришлось бы нянчиться до глубокой старости, чтобы заработать столько же, потому что платят бебиситтерам[3] самое большее двенадцать долларов в час.)
Деньги на путешествия я начала откладывать давным-давно. Еще несколько лет назад я условилась с родителями, что на летних каникулах между школой и университетом поеду не в Байрон-Бей на неделю, а присматривать за квартирой Биб в Нью-Йорке (в Верхнем Вест-Сайде, всего в двух кварталах от супермаркета «Зейбарс», так что с голоду не помру), пока тетя гостит здесь, в Мельбурне. Но пока что я, работая приходящей няней, подрабатывая во время школьных каникул и откладывая все, что могу, сумела скопить около трехсот долларов, а их не хватит даже на дорогу в один конец.
Даже когда мама наконец согласилась, было ясно, что от затеи с рекламным щитом она не в восторге.
Когда я заявилась домой с крашеными волосами – кстати, выглядели они шикарно, – мама чуть не закатила истерику.
Биб перевела все в шутку, разговаривая с ней в стиле газетных заголовков:
– Новые исследования показали: краска для волос не приводит к химической нейтрализации политической грамотности. Феминистка выжила, несмотря на профессиональную коррекцию бровей. Макияж: он смывается!
– Все это в былые времена считалось тяжким преступлением, – в порядке разъяснения сообщила мне Биб. Как будто я не слышала все феминистские лозунги, какие только есть, как будто сама не выдавала их при необходимости и когда было не влом.
– И постскриптум, мама: в нашем классе я единственная никогда не красила волосы, – сказала я.
– Уже нет, – ответила она, вскинув брови.