– Брат, ты видишь, я с друзьями беседую, ты меня перебиваешь, берешь за плечо, смотришь на мою девушку, вымогаешь… зачем быкуешь? Это невежливо.
Мы с Юрой переглянулись. Я почти машинально схватилась за пачку «Бонда», но Олег придержал мою руку.
– Татьяна, не суетитесь. Пусть Чингачгук ответит, почему он не покупает сигареты в баре?
Юра залился краской. Мне тоже стало не по себе. Индеец улыбнулся. Он запустил руки в карманы твердого кожаного плаща и выгреб оттуда мелочь. Ссыпав монеты на стойку, он спокойно сказал, глядя Олегу в глаза:
– Это все мои деньги. На пачку не хватит.
– Так возьми поштучно, брат.
Парень сдвинул копейки в нашу сторону.
– Я хочу купить у тебя одну сигарету, – ответил он.
– Откуда ты, Большой Змей? С Лиговки? – спросил Олег, смягчившись.
– Из Москвы, – ответил индеец.
– Приехал в Эрмитаж?
Олег выпустил дым индейцу в лицо. Тот равнодушно снес унижение и спокойно сказал:
– Мне захотелось отметить Новый год в Петербурге. Девушка на Московском вокзале попросила донести ее больного ребенка до остановки. Ребенок забрал себе мой бумажник. И вот я здесь.
Он улыбнулся. Белые, стальной ладности, плотно пригнанные крупные зубы блеснули в тумане.
– Ты музыкант? – спросил Олег, протягивая ему сигарету.
– Нет, я печник.
– Ну и где собираешься печь? До Нового года осталось восемь часов.
– Не знаю. Пойду на Невский, посмотрю фейерверк.
Я невольно окинула взглядом его длинный негнущийся плащ.
– Вы собираетесь провести ночь на улице? – спросил Юра.
Он пожал плечами:
– А что? Человеку не так много нужно. Звездное небо, сигарета, – произнося эти слова, индеец бережно прятал нашу сигарету во внутренний карман.
– Боже… Вы заболеете. Ночью будет под минус двадцать.
– Тогда, может, вы подскажете место, где тут можно встретить Новый год?
– Лучшего места, чем с нами, ты не найдешь, – сказал Олег.
Расплатившись, мы нагрузили индейца пакетами и двинулись в Озерки.
Троллейбус шел битком. Разные по конфигурации пассажиры, будучи в плотной пригонке, вминались друг в друга, взаимно преображая плоть. Сумки застревали в стороне, между чужими телами, связывая и без того литую толпу какой-то дополнительной внутренней тягой. Несмотря на это, на второй от метро остановке в троллейбус втиснулось еще прилично людей – в основном пожилые дамы с покупками. Индеец, во всю дорогу до Озерков не проронивший ни слова, вдруг спросил:
– Кто эти старухи?
Дышалось трудно. Полы пальто засосало в прощелины человеческого фарша. Но я все-таки отозвалась:
– Как это кто? Ветераны войны, труда… коренные жительницы.
Троллейбус остановился. Несколько человек вышли. Но партия готовящихся войти казалась большей по размеру. Опять пожилые женщины, затрудненные винтажными авоськами. Они карабкались в салон, как козы в крутую гору. Казалось, тугая внутренняя среда непроницаема. Но стоило какому-то сильному человеку надавить на бабушек сзади, и вся группа врубилась внутрь. Двери закрылись. Троллейбус тронулся. Я очень осторожно пыталась вывернуться в естественное положение относительно оси позвоночника. Хотелось хотя бы чуть-чуть высвободить легкие от стеснения ребер. Было даже немного страшно. Троллейбус остановился. Монолитная начинка его на мгновение накренилась. Двери открылись, и раздался вопль: