Выпотрошив квартиру, грабители взялись за утюг. Первый угрожал. На слух я изо всех сил пыталась понять, насколько близко он подносит утюг к телу Ульяны. Она кричала.
– Господи! – говорила она, хрипя, со слезою в голосе. – Да почему вы такие тупые?! Мальчики, вы не понимаете?! Деньги в банке. Не в консервной. Банк! Вы знаете такое слово?! Блядь, передайте своему хозяину, что ему надо было окончить хотя бы восемь классов! Псы!!!
Она снова получила удар, на слух – весьма хлесткий. Но, кажется, «мальчики» приуныли. Сквернословя, они побродили по разгромленной квартире еще минут десять. С кухни послышалось:
– Обеих?
– Да, поникаем и валим.
Я не понимала, почему они так смешно разговаривают. Это производило впечатление дешевой постановки. Будто, затеяв воскресный спектакль на веранде, бандитов изображали творческие дачники, которые, по случаю прикрываясь ролью, давали волю всему дерьму, каким обладали втайне от самих себя. Почикаем! Я прямо-таки залилась краской. В общем-то, речь шла о нашем убийстве. Но это не мешало стыдиться текста, которому впору было быть написанным детской, наивной, некрепкой рукой, не ведающей правды и тяжко угадывающей ее через слова. Я подумала о маме, о телеграмме, которую она получит. И вспомнила книгу Моуди, валявшуюся во времена перестройки в каждой квартире. Бумажная потертая сиреневая обложка. Увижу ли я белый свет в конце туннеля? Послышался звук расстегиваемой молнии. Похоже, они укладывали в спортивную сумку музыкальный центр и видеомагнитофон. Мучило то, что на слух никак не получалось ясно определить, где это происходит. Как близко? Сколько шагов отделяет меня от человека с ножом? Раскалывающей рассудок несправедливостью казалось то, что я лишена права увидеть расстояние до палача и определить точку отсчета до моей последней минуты. А что если я не почувствую приближения? Не услышу чужого дыхания? Не смогу ощутить изменения температуры и запаха? Что если он уже рядом? Сейчас склоняется надо мною? Что если лезвие ножа в сантиметре от моей кожи? А я сижу и даже не подозреваю об этом, как маленький шелковистый щенок, спящий в корзине, несомой к реке, уже уготованной принять его в бурые воды волей теплой и твердой хозяйской руки.
– Давай эту почикаем, а малую – оставим.
Первый ответил:
– Да на хуя геморроиться с лярвой, бог все видит, крысу помажет, я руки пачкать не хочу.
– Может, на хор ее поставить?
– Ага! – возразил Первый со всей доступной ему степенью иронии. – И на конец себе наварить?
Они довольно захихикали. Ехидно, как пятиклассники, ощупью совершающие первые корявые шаги в утверждении собственного превосходства над недолюдьми.