Задонов достал из кармана портмоне, прикинул на глаз наличность и решил, что часок посидеть в ресторане вполне хватит. Правда, без особых роскошеств.
Спустившись в Нижний зал, он огляделся, выбрал один из свободных столиков за колонной, но едва сделал несколько шагов, как всевидящий метрдотель перехватил Алексея Петровича, извиняющимся тоном сообщил, что столик заказан, предложил другой, тоже свободный, но в противоположной стороне.
Народу еще не так много, и все больше гомонливая окололитературная молодежь, попадающая сюда по записочкам и временным пропускам. В противоположном углу три столика составлены в ряд, дюжина знакомых журналистов и литературных критиков облепила их. А во главе стола рядышком Борис Пастернак и Илья Эренбург. У первого недавно вышел сборник стихов, второй только что вернулся то ли из Америки, то ли из Франции. Громкие восклицания, хохот, довольные лица. Вроде бы ничего особенного в том, что собралось несколько человек по принципу: свояк к свояку, ан нет, что-то кольнуло вдруг — не зависть, нет! — а вопиющее несоответствие с теми лозунгами, которыми эти люди прикрывают свое особое среди других людей положение.
И Алексей Петрович отвернулся и уткнулся в меню.
А народ все прибывал и прибывал.
Пахло жареным луком, уксусом, ванилью. Плотным рокотом звучали голоса, прорезаемые взрывами хохота. Небольшой оркестрик настраивал инструменты, музыканты жевали, тяжело ворочая челюстями, что-то вязкое, — может, ириски, — наклонялись друг к другу, о чем-то переговаривались.
Задонов редко бывал в этом ресторане. Не потому что лишь недавно стал писателем, а потому что презирал здешнюю публику и чувствовал себя весьма неуютно под прощупывающими, липкими взглядами. Но иногда на него находило что-то, — как вот сегодня, — и появлялось желание оказаться в гуще этих людей, самому пощупать их взглядом, послушать их фальшиво-жизнерадостное жужжание, и только затем, чтобы выйти потом на свежий воздух и в который раз заречься, что больше в этот гадюшник ни ногой.
Слегка глуховатый и откровенно брюзгливый голос вывел Алексея Петровича из задумчивости.
— У вас свободно… надеюсь?
Алексей Петрович поднял голову и увидел высокого и несколько грузноватого человека, с большим мясистым лицом, длинными каштановыми волосами, спадающими по обе стороны высокого лба, внимательными и тоскующими глазами.
— Да, конечно, — произнес Алексей Петрович, узнав в этом человеке Алексея Толстого. — Прошу вас, Алексей Николаевич.
Толстой тяжело опустился на стул, прислонил к столу суковатую палку, расправил обеими руками длинные волосы и откинул их назад.