– Есть кое-что, о чем Диоген сказал мне незадолго до твоего появления.
– Что именно?
– Он заметил, что мой сын – наш сын, его и мой – нуждается в большем, чем быть предметом почитания и девятнадцатым перевоплощением Ринпоче в отдаленном и тайном монастыре. Он всего лишь ребенок, и ребенок нуждается в родителях, а не в служителях, поклоняющихся ему.
– Ты уже навещала его, – заметил Пендергаст.
– Да. И ты знаешь, что? Монахи даже не сказали мне его религиозное имя. Они сказали, что это секрет, который должен быть известен только посвященным и никогда не упоминаться вслух, – она покачала головой. – Он мой сын, я люблю его… и я даже не знаю этого его имени.
Сейчас она часто и глубоко дышала.
– Я приняла решение остаться с ним.
– Еще один визит?
– Нет. Я буду жить с ним. В монастыре.
Пендергаст отложил книгу.
– Ты имеешь в виду, что покинешь Риверсайд-Драйв?
– Почему бы и нет?
– Потому что… – Пендергаст растерялся, – потому что мы…
Констанс резко поднялась.
– Что значит это «мы», Алоизий?
– Ты мне очень дорога.
– А я… я люблю тебя. Но в тот вечер в гостинице «Капитан Халл» ты ясно дал понять, что не отвечаешь мне взаимностью.
Пендергаст тоже начал вставать, но затем снова откинулся на спинку кресла. Он медленно провел рукой по лбу, и почувствовал, что его пальцы дрожат.
– Я… я тоже люблю тебя, Констанс. Но ты должна понять – я не могу позволить себе любить тебя в подобном смысле этого слова.
– Почему нет?
– Пожалуйста, Констанс…
– Почему нет, ответь ради Бога?
– Потому что это было бы неправильно… неправильно во всех смыслах. Констанс, поверь мне: я мужчина, я чувствую то же, что и ты. Но я твой опекун. Это было бы неправильно…
– Неправильно? – она рассмеялась. – С каких это пор ты заботишься о приличиях?
– Я ничего не могу поделать с тем, как меня воспитали, и с системой ценностей и нравов, которую прививали мне всю мою жизнь. И есть еще разница в возрасте…
– Ты имеешь в виду нашу разницу в возрасте в сто лет?
– Нет. Нет. Ты – молодая женщина, а я…
– Я не молодая женщина. Я женщина, которая уже прожила намного дольше, чем ты когда-либо проживешь. И я пыталась подавить эти потребности, эти желания, которые чувствует каждый человек, но у меня ничего не получилось, – теперь ее голос снова стал спокойным, почти умоляющим. – Разве ты не понимаешь этого, Алоизий?
– Понимаю. Но… – Пендергаст совершенно растерялся и неспособен был выразить свои мысли. – Я не очень хорош в отношениях и боюсь, что если мы… позволим себе то, что ты предлагаешь… что-то может пойти не так. И я больше не буду тем человеком, к которому ты обратишься и которого будешь уважать, как своего опекуна и своего защитника…