Как я до этого докатилась? Мне ведь не настолько нужны деньги, верно? Ну, все зависит от того, что вы вкладываете в слово «нужны». Была ли я настолько богата, как предполагала аудитория СМИ, учитывая, что я была частью самого кассового феномена за всю историю страны? Ни насколечко. Хвататься за каждую возможность продавать что-то на автограф-сессиях – это не то, о чем мечтала (не то чтобы у нее был выбор) девятнадцатилетняя актриса, когда подписывала контракт на съемки в космическом кино в своей первой главной роли.
Но, конечно, в двадцать лет у меня было значительное количество денег. Ух ты! Тогда мне точно не нужно было думать о таких вещах. Я могла платить кому-нибудь, чтобы он следил за оплатой моих счетов и за сохранностью денег. Прекрасно! Я относилась к деньгам примерно так: «Кто-нибудь, позаботьтесь обо всем! И убедитесь, что я могу ходить по магазинам и путешествовать как можно больше. Я не очень хорошо считаю, так что считайте вы, пока я тут веселюсь!» Беззаботная!
Как было хорошо.
Двадцать лет спустя и не без помощи одного вора-управляющего деньги у меня кончились. Мой дом – или, если быть более точной, дом, в котором я пока что живу с разрешения банка, – пришлось перезаложить, и это уже не очень весело.
Я стала обнищавшим богачом. Чтобы развлекаться так, как я, к несчастью, привыкла, теперь нужно было как следует трудиться. Я писала заметки о путешествиях для журналов, чтобы колесить по миру со своей маленькой дочкой на буксире.
Когда Билли было четыре или пять, мы побывали в каждом Диснейленде на планете. (Все, что она знала, это что ей не нужно стоять в очередях, что она может три раза кататься на горке Маттерхорн и пообедать с Дамбо!) Так что, когда у меня, возможно, еще был шанс не лишиться конвенционной девственности, когда позвонил Бен Стивенс, я уже давно не была невинной в продаже себя, ну или, по крайней мере, Леи.
«Жили-были» сплыли,
Прекрасного Принца похитили,
Тинкербелл подсела на ангельскую пыль,
А на Маттерхорне случилось извержение.
«Жили-были» сплыли,
Тэмми матерится,
А Дамбо защитил докторскую,
Лее уже дважды по тридцать лет.
И вот мы в огромном конвенционном центре размером с целое футбольное поле. Нас много, мы сидим рядом за длинными столами перед еще более длинными рядами синей ткани – синими шторами, которые отделяют знаменитостей от… чего? От круглых столов, на которых лежат кипы фотографий всевозможных видов и размеров.
Мы изменились – постарели, а в некоторых случаях (и в моем) еще и потолстели, – а фотографии остались прежними. На фотографиях мы застыли в мгновении, обычно в какой-нибудь сцене из старого фильма, и нас навечно запечатлели улыбающимися и сосредоточенными, смотрящими вдаль или размышляющими о чем-то. И прямо под этим застывшим моментом – на котором изображена лишь секунда из всей нашей долгой жизни – мы наспех оставим подпись, за номинальную или близкую к номинальной цену. В этом сувенире, который теперь навсегда твой, останутся сразу два мгновения: то, что было давно, когда сделан снимок, и то, что было недавно, когда тебе его подписали – тебе или очень везучему другу или родственнику, ценность жизни которого ты решил повысить этим подарком. Два момента с разницей в несколько десятилетий теперь навсегда едины.