Сзади кто-то требовательно крикнул:
– Громче гутарь! Не слыхать, чтó ты там под нос себе бормочешь! Повтори, чтó сказал!
Яков Лукич долго молчал, будто и не слышал обращенной к нему просьбы. В наступившей выжидательной тишине слышно было, как разноголосо, но дружно квакают лягушки на темной и сонной речке, как где-то далеко, наверное на старой ветряной мельнице, стоявшей за хутором, тоскует сыч да трещат за окнами, в зеленых зарослях акаций, ночные свиристелки.
Молчать и дальше было неудобно, и Островнов значительно громче повторил:
– Не дюже грамотный я для партии.
– Завхозом быть – грамотный, а в партии – нет? – снова спросил Шалый.
– Там хозяйство, а тут политика. Ежели ты в этой разнице не разбираешься, то я разбираюсь, – уже отчетливо и звучно сказал оправившийся от неожиданности Яков Лукич.
Но Шалый не унимался, с усмешкой проговорил:
– А наши коммунисты и хозяйством и политикой занимаются, и – понимаешь ты, какое диковинное дело, – ведь выходит у них! Одно другому вроде бы и не помеха. Что-то крутишь ты, Лукич, не то гутаришь… Правду хочешь околесть, вот и крутишь!
– Нечего мне крутить и ни к чему, – глухо отозвался Островнов.
– Нет, крутишь! Из-за каких-то своих потаенных думок не желаешь ты подавать в партию… А может, я ошибку несу, так ты меня поправь, поправь меня!
Собрание длилось уже больше четырех часов. В школе, несмотря на вечернюю прохладу, было нестерпимо душно. Тускло светили в коридоре и классах несколько настольных ламп, но от них, казалось, было еще душнее. Однако мокрые от пота люди сидели не шевелясь, молча и напряженно следя за неожиданно вспыхнувшим словесным поединком между старым кузнецом и Островновым, чувствуя, что за всем этим кроется что-то недосказанное, тяжелое, темное…
– А какие у меня могут быть скрытые думки? Раз ты все на свете наскрозь видишь, так ты и скажи, – предложил Островнов, снова обретая утраченное было спокойствие и уже переходя от обороны к наступлению.
– Ты сам, Лукич, возьми и скажи про себя. С какой стати и чего ради я буду за тебя гутарить?
– Нечего мне с тобой говорить!
– А ты не со мной, ты с народом… с народом поговори!
– Окромя тебя, никто с меня ничего не спрашивает.
– Хватит с тебя и меня одного. Стало быть, не хочешь говорить? Ну, ничего, подождем, не нынче, так завтра все одно заговоришь!
– Да чего ты ко мне привязался, Ипполит? Ты сам-то почему не вступаешь в партию? Ты за себя скажи, а меня нечего исповедовать, ты не поп!
– А кто тебе сказал, что я не вступаю в партию? – не меняя положения, медленно, подчеркнуто растягивая слова, спросил Шалый.