Давыдов страшно засопел, взъерошил пятерней маслено-черные волосы.
– Черт тебя! Как так не жалеешь! Факт! И не ори, пожалуйста! Сам псих и других такими делаешь! Я в войну ради Лушкиных глаз, что ли, с контрой расправлялся? Чего ты предлагаешь? Опомнись! Нет речи о расстреле! Ты бы лучше массовую работу вел, разъяснял нашу политику, а расстрелять – это просто! И вот ты всегда так! Чуть неустойка, и ты сейчас падаешь в крайность, факт! А где ты был до этого?
– Там же, где и ты!
– В том-то и факт! Проморгали все мы эту кампанию, а теперь надо исправлять, не о расстрелах говорить! Хватит тебе истерики закатывать! Работать берись! Барышня, черт! Хуже барышни, у которой ногти крашеные!
– У меня они кровью крашенные!
– У всех так, кто без перчаток воевал, факт!
– Семен, как ты могешь меня барышней прозывать?
– Это к слову.
– Возьми это слово обратно, – тихо попросил Нагульнов.
Давыдов молча посмотрел на него, засмеялся.
– Беру. Ты успокойся, и пойдем на собрание. Надо здорово агитнуть против убоя!
– Я вчера целый день по дворам шлялся, уговаривал.
– Это – хороший метод. Надо пройтись еще, да всем нам.
– Вот опять ты… Я вчера только с базу выхожу, думаю: «Ну, кажись, уговорил!» Выйду и слышу: «Куви-и-и, куви-и-и!» – подсвинок какой-нибудь уж под ножом визжит. А я гаду-собственнику до этого час говорил про мировую революцию и коммунизм! Да как говорил-то! Ажник самого до скольких разов слеза прошибала от трогательности. Нет, не уговаривать их надо, а бить по головам да приговаривать: «Не слухай кулака, вредный гад! Не учись у него собственности! Не режь, подлюга, скотину!» Он думает, что он быка режет, а на самом деле он мировой революции нож в спину сажает!
– Кого бить, а кого и учить, – упорствовал Давыдов.
Они вышли на баз. Порошила мокрая метель. Липкие снежные хлопья крыли застарелый снег, таяли на крышах. В аспидной темени добрались до школы. На собрание пришла только половина гремяченцев. Размётнов прочитал постановление ЦИК и Совнаркома «О мерах борьбы с хищническим убоем скота», потом держал речь Давыдов. В конце он прямо поставил вопрос:
– У нас есть, граждане, двадцать шесть заявлений о вступлении в колхоз, завтра на собрании будем разбирать их, и того, кто поддался на кулацкую удочку и порезал скот перед тем, как вступить в колхоз, мы не примем, факт!
– А ежели вступившие в колхоз режут молодняк, тогда как? – спросил Любишкин.
– Тех будем исключать!
Собрание ахнуло, глухо загудело.
– Тогда распущайте колхоз! Нету в хуторе такого двора, где бы скотиняки не резали! – крикнул Борщев.