— Слушаю-с. Тень спрашивала сведений обо мне. Я ответил приблизительно следующее: меня зовут — Антон Леир; мне 28 лет. Мой отец владел одним из лучших виноградников в Медоке. Он верил в выгодность своего дела и вложил в него все свои сбережения. В этом он последовал примеру моего деда. Судьба, очень щедрая к Жиронде в продолжение двадцати лет, с 1880 года подтвердила свою репутацию непостоянной. Занесенная из Америки филоксера напала на виноградники; сырость, гниль, червяк и грибок-цвель довершили ее работу. Культура винограда становилась все убыточнее. В то же время, цены понизились: нашлись недобросовестные торговцы, которые начали продавать южные и алжирские вина, смешанные с испанским, выдавая их за наши. Прежние громадные барыши сменились сначала ничтожными, а затем и убытком. Состояние моего отца заключалось в недвижимости; ежегодные затраты на возделывание винограда поглощали более ста тысяч франков, выручка же далеко не достигала этой цифры; отец воображал сначала, что это — временный кризис, и не захотел продать ни одного из своих участков, а предпочитал занимать. В 1888 году, когда мне было 12 лет, его долги по закладным достигли 400 тысяч франков. По смерти деда недвижимость была оценена более чем в 1600000 франков; но стоимость ее значительно уменьшилась; отец попробовал продолжать займы, но не нашел заимодавцев. Он хотел продать часть своих земель, но ему предложили цену, которую он счел неприемлемой. Пять лет я был свидетелем его борьбы с разорением, которое он упорно старался предотвратить. Это были тяжелые годы, и я до сих пор еще страдаю при воспоминании о них.
Наступило неизбежное: наши имения были проданы с публичного торга, и выручки не хватило на удовлетворение кредиторов. Мать моя отдала свои личные средства на уплату долгов отца. Последний недолго прожил после разорения; горе и волнения надорвали ему сердце; он умер от грудной жабы, оставив мать и меня в полнейшей нищете.
Я замолчал, подавленный кошмаром этих ужасных воспоминаний. Я не могу предаваться им без глубокого волнения. Рассказывая Тени об этой печальной поре моей жизни, припомнив горе отца, его страдания, тяжесть его последних минут, отчаяние, выражавшееся на его измученном лице при последних приступах недуга, я утратил самообладание и почувствовал, что глаза мои полны слезами. Желая скрыть волнение, я оперся локтями на колени и закрыл руками лицо. Возможно, что тому странному состоянию, которое теперь мне свойственно во сне и не может быть названо ни радостью, ни горем, присуща особая чувствительность; но должен сказать вам, что никогда не бывал так растроган воспоминаниями о печальном закате дней моего отца. Я не испытывал никакого горя при мысли о собственных неудачах; но память о страданиях родителей меня терзала. Я не мог говорить; сдерживаемые рыдания душили меня. Несколько минут я просидел, закрыв лицо, глотая слезы, стараясь победить волнение; но это мне не удавалось.