На этой мысли я остановился надолго: никогда я не находил столько истины и столько прелести в стихах старого греческого поэта. Потом я продолжал экзаменовать себя: попробовал вспомнить сложные химические формулы; они сами собой восставали в моей памяти. Окончив это, я захотел проанализировать свое положение.
В каком состоянии находился я?
По-видимому, в обыкновенном состоянии моего ума; мне только казалось, что я потерял свое материальное тело. Временно я оставил в стороне эту сторону вопроса, предоставляя себе позже разобрать ее. Итак, по моему рассуждению, я находился в полном обладании всеми моими способностями.
С 28 ноября я живу в мире фантастическом. Создан ли этот мир моей фантазией?
Сначала я должен был допустить, что не имею никакого средства убедиться в верности моих рассуждений. Если все это — только одна видимость, то и моя логика могла быть такой же. Я мог вообразить, что точно повторил стихи Гомера, что правильно вспомнил химические формулы: в действительности, все это могло мне присниться, и во сне я мог удовольствоваться знанием неполным или простым пустословием, чепухой, имеющей ценность только в сновидении.
Этот вывод не обескуражил меня. Если все это — мой сон, то он, действительно, необычен. Почти каждую ночь я прихожу в определенное место; я дошел до того, что знаю голубую комнату лучше собственной. Все подробности поразительны по реальности.
Не смея вам сказать об этом, я, однако, прочел все книги о сновидениях, какие только мог достать. Мне известны все характерные отличия сна от бодрствования: ослабление внимания, воли, суждения, способности абстрагировать; объективация умственных образов; нелогичное их ассоциирование; понижение самосознания. Я поочередно проверил перечисленное.
Внимание легко сосредоточивалось на любом предмете. Сам тот факт, что я занят был самоанализом, доказывал это. Воля не потерпела ни малейшего изменения, равно как и рассудок. Способен ли я абстрагировать? Я вспомнил о геометрических теоремах и умственно проделал доказательства трех случаев равенства треугольников, исполнив это без всякого затруднения. Потом я стал думать о различных предметах: о лошади, о собаке, о кошке; эти образы оставались субъективными и предо мной не появлялось ни одного из животных, вызванных моим воображением. Я попробовал увидеть крылатую лошадь, комбинировать самые неподходящие образы: но нелогичность их была мне очевидна; я ясно понимал и чувствовал активность моего самосознания. Итак, мое состояние не имело характера сновидения.
Да, повторял я, это — не сон; но все мои рассуждения могут быть ошибочными, все выводы могут быть иллюзорными, и я прекрасно могу не замечать этого.