Оставалось терпеливо ждать; но настроение у меня сделалось собачье. Утешило меня только одно: я встретил моего старого приятеля, профессора Дюрье, который, разумеется, заговорил о Леире. Последний продолжал свои исследования о сернистой кислоте и не нашел еще ничего определенного, зато открыл новое упрощение в способе фабрикации того продукта, анализ которого был поручен ему компанией капиталистов.
Эта компания купила монополию открытия и вручила Леиру очень значительную сумму; она хотела окончательно взять молодого химика к себе на службу и предложила ему большое жалованье; но Дюрье, желая удержать своего блестящего ученика при университете, дал ему совет отказаться от этого предложения. Сам он выступил посредником и создал следующую комбинацию: он уговорил компанию капиталистов основать кафедру промышленной химии, с условием, чтобы эта кафедра была занята господином Леиром; последний же, со своей стороны, обязывался предоставлять в исключительное пользование этой компании все открытия, какие мог сделать.
Независимость и богатство казались мне более желательными для моего молодого пациента. Дюрье, всю жизнь связанный с университетом, находил, что честолюбие химика скорее удовлетворится кафедрой, хотя и не казенной, а основанной на частные средства. Переговоры еще не были окончены, но успех их не внушал сомнений.
Дюрье сообщил мне, что Леир ходит мрачный и молчаливый, выказывает равнодушие к своим успехам, но вид имеет решительный; что он работает по восемнадцати часов в сутки, выходит из лаборатории, лишь падая от усталости и, как будто, совсем не спит. Я просил приятеля серьезно понаблюдать за молодым человеком и предостеречь его от переутомления. Мы расстались после того, как Дюрье выразил мнение о кратковременности любовных печалей, в которые он не верил. Я же имел иное мнение о постоянстве его ученика.
Беспокоясь о том, как он проведет день свадьбы своей возлюбленной, я пригласил его к себе на завтрак. Приглашение это распространялось и на мать его; но последняя уклонилась, предчувствуя, что сыну приятнее будет побыть со мной наедине. В противность всем ожиданиям, господин Леир явился почти веселым. Я понял это, когда он показал мне коробочку, заключавшую в себе коралловые четки и клочок синей бумаги со словами: «На вечную память от Люси». Бодрость вернулась к Леиру; он стал разговорчивее, ел и пил без колебаний, а после завтрака уснул в кресле. Бедный парень провел столько бессонных ночей, что я запер дверь моего кабинета и дал ему спать до семи часов вечера, сам усевшись писать рядом с ним. Я заметил, что он принял тот вид трупа, который был мне знаком по наблюдениям над Люси Франшар, и стал ждать новых известий. Действительно, как только он проснулся, то первым долгом сказал: