– Кто же тебя так, человече? – пророкотал Феофан, осторожно переворачивая лежащего на спину и внимательно оглядывая его окровавленную голову. – Ну, тут ничего страшного… куда ещё ранен?
– Не убивайте, люди добрые, калеку убогого! – забормотал вдруг раненый, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя Феофана. – Отпустите душу на покаяние!
– Куда ещё ранен, спрашиваю?! – повторил Феофан, осторожно ощупывая лежащего. – В живот? В бок?
Но незнакомец лишь продолжал бормотать что-то, уже совершенно даже бессвязное (а может, просто неслышное для Саньки). Потом он вздрогнул и захрипел, по телу пробежала дрожь, потом оно выгнулось дугой, на губах выступила обильная кровавая пена…
– Не смотри! – крикнул Феофан Саньке, с ужасом продолжавшей за всем этим наблюдать. – Отвернись!
Но Санька так и не отвернулась. Она всё продолжала смотреть, а Феофан, порывшись в своей котомке, вытащил оттуда кусок белого холста и тут же принялся, помогая зубами, разрывать его на узкие белые полоски.
Бинты делает! – поняла Санька. – Помочь, что ли?
Незнакомец к этому времени затих и лежал совершенно неподвижно, но Санька так и не решилась подойти поближе, лишь теперь разглядев страшно изуродованное лицо раненого, сплошь залитое кровью. А Феофан, не обращая на это совершенно никакого внимания, принялся, задрав до подбородка окровавленную рубаху лежащего человека, осматривать его грудь и живот, где тоже кровищи натекло предостаточно. Осматривал долго, потом, вздохнув, вновь оправил рубаху на раненом. Поднявшись с колен, подошёл к Саньке.
– Не жилец он, – проговорил он негромко. – Ничем мне ему не помочь… разве что исповедовать…
– Исповедовать? – машинально повторила Санька, упорно не отводя взгляда от лежащего перед ними человека. Потом она вздрогнула, перевела взгляд на белые, узкие полоски холста в руке Феофана. – Но зачем тогда…
Санька замолчала, так и не закончив предложение, но Феофан и так отлично её понял. Он тоже посмотрел на полоски, потом медленно разжал пальцы.
– Хотел помочь, – хрипло проговорил он, провожая взглядом падающие на мох полоски холста. – Но тут уже никак не поможешь…
– Так он умрёт?
Феофан молча кивнул. Потом он вдруг наклонился и принялся торопливо подбирать разбросанные по мху полоски.
– Перевязать всё же надо, – пояснил он Саньке, хоть она ни о чём его и не спрашивала. – Грех это, умирающего так бросить, не помочь ему в смертный час! Большой это грех! А на мне и так грехов повыше головы…
И, вторично подойдя к лежащему незнакомцу, странный этот монах тут же принялся перевязывать ему раны. Сначала на животе и груди, потом оставшимися полосками туго перебинтовал голову.