может иметь целью не только направить силу интуитивного знания на монаду, но и направить на нее активную силу магического влияния. Таким образом, призывание имени монады может очаровать ее, сосредотачивая на ней внимание магически сильной монады. Искусству нарекания имен или поэзии соотносительно искусство призывания имен или магия. Формулам поэтическим соотносительны формулы магические. Как поэзия есть высшее достижение рассудочного знания, так магия есть высшее достижение направляемого рассудком могущества.
Значение поэзии как метода познания природы кажется мне освещенным. Однако я намерен, немного забегая вперед, сказать несколько слов о поэзии и поэтах с точки зрения вселенского спасения.
30. Поэзия может быть охарактеризована еще как искусство смиренного знания. (Подч. переписч.). И в самом деле, оно смиренно. На первый взгляд оно дает так мало — только имя предмета. Но на самом деле, сообщая имя, оно дает неизмеримо больше гордого знания науки, ибо указывает сущность предметов, а не формы их отношений. Пока поэзия есть смиренное знание, она весьма ценна для наших исследований. Но она теряет ценность, как только перестает быть смиренной. Смирение вообще есть сознательное отречение от субъективных содержаний с целью приобретения объективных благ; смирение есть преднамеренное обнищание с целью последующего обогащения новыми сокровищами из Верховного Источника всех возможностей. Смирение есть высшее и наиболее продуктивное напряжение активности человека и только через него возможно совершенствование, т. е. возрастание в могуществе и знании. Так, если я отказываюсь от субъективной слагающей настроения, призывая имя предмета, если я отказываюсь от всякого мнения о нем, т. е. смиряю себя, я получаю через призывание имени точное знание о нем.
31. Поэзия по самой сущности своей как знание дегустативное, есть только предварение полного знания разума. И как только поэт забывает это, как только он начинает считать поэтическое знание достаточным, так прекращается подлинное движение в глубину вселенной.
32. Рассудочная мысль постигает решительно все и, поскольку она поэтична, постигает в подлиннике, — не в зеркале. Для художника-мыслителя все прозрачно, все как будто досягаемо. Эта иллюзия всеведения может породить легкомысленное отношение ко всему сущему, может возбудить ложное упоение мнимой властью. Искусство смиренного знания имеет свое искажение — гордое поэтическое знание. Поэт-мыслитель, удовлетворившийся отведыванием сущности предметов, не замечает, что власть его призрачна. Он может достигнуть высокого совершенства тонкого нарекания имен всему, но он осужден на вечное блуждание, он нигде не может остановиться и пойти вглубь, он как бы гоним духом изгнания.