Ненависти к своим жертвам товарищ Питухновский не испытывал. Просто он всегда хорошо и быстро работал. Второе не всем нравилось.
— Ты бы погонял их перед смертью. Уж очень легко они у тебя умирают. Чик — и в реку! А они должны помучиться — понять, что бороться с советской властью не только бесполезно, но и больно, — как-то сделал замечание комиссар ЧК.
— Руби сам! — протянул ему шашку комендант. — У меня нет времени с ними возиться — дел по горло!
— Да я по политической части… — сразу стушевался тот.
— Все вы по политической части, — сплюнул ему вслед товарищ Питухновский. — Зажираться стали, забывать, что революция в белых перчатках не делается.
Товарищу Питухновскому никто не возражал. Не только приведение приговоров в исполнение — все хозяйство ЧК было на нем. Нужны кому-то сапоги или френч, часы или маузер, кокаин или спирт — все шли к нему. Вот и сейчас подбежал парнишка-следователь, попросил три бутылки шампанского.
— Выдам, когда вернусь, — ответил комендант и осклабился даме, из-под пропитанной гноем повязки на левой руке которой проглядывало почерневшее мясо. — Больно ручке, графинюшка?
Эту женщину арестовали несколько дней назад. Как ни бились с ней — никого не выдала. Товарищ Питухновский вошел в следственную камеру, когда графинюшку только что вынули из ванны, где шпарили кипятком.
— Сейчас мы ей иголки под ногти забивать будем, — раскинул на столе орудия пытки следователь.
— Зачем же портить такие ноготки? — спросил товарищ Питухновский.
Он быстро сделал кинжалом несколько надрезов и содрал, как перчатку, кожу с руки графинюшки вместе с ногтями. Когда женщину привели в чувства, комендант взялся за ее другую руку. Тут-то она дала показания на трех барынек и собственную свекровь — мать погибшего еще в 1916 году графа-улана.
Их арестовали ночью, а уже утром товарищ Питухновский снес старухе голову. Барынек же поместили в просторной комнате на верхнем этаже. Шастают туда сотруднички, глазенками блудливо зыркают, второй день клянчат шампанское — барынькам носят.
Приглашали к ним и товарища Питухновского, но тот на шлепках повидал столько женских тел, что в последнее время совсем перестал на баб реагировать. Однако комендант не сильно горевал об этом. Все у него было: власть, барахло, выпивка, множество красивых вещей, изъятых из господских домов. Одну из стен своей комнаты в здании ЧК увешал товарищ Питухновский саблями, шашками, ятаганами, прочим коллекционным оружием. Правда, кое-что приходилось отдавать для награждения товарищей, отличившихся в борьбе против контрреволюции, а также для отправки в Москву. Свою же любимицу — украшенную кубачинской чернью «дагестанку» комендант берег. Он вообще любил кубачинское серебро. Вытащил товарищ Питухновский из нагрудного кармана принадлежавшую некогда графу-улану походную фляжку, покрытую черным замысловатым узором. Глотнул коньяка, закурил извлеченную из портсигара, тоже кубачинской работы, толстую персидскую папиросу. Когда-то иранский шах подарил большую партию таких папирос императору Александру III. Прознал про то живший в городе купчина первой гильдии. Специально съездил в Персию. За огромные деньги скупил все остатки: «Знай наших! Только государь-император, да я такие папиросы курят!» Давно сгнил купчина на кладбище, давно уехали его сынки в далекий Париж, а товарищ Питухновский все эти папироски курит — их прежнего хозяина поминает.