Иша, бедная женщина, промучилась всю ночь. Ее, как и других женщин, солдаты увели в лагерь, мужики, кидавшиеся на солдат, пытаясь защитить своих жен, были вырезаны все до последнего. Самих же женщин порезали, как скотину, поутру у реки, бросив их тела голыми изломанными куклами.
Свою боль отдалить я смог лишь заботой. Я не мог позволить Ви увидеть ее родителей. Убитого отца и старшего брата, мать у реки, стеклянным неживым взглядом смотрящую в небо.
Нельзя ей видеть это, пусть ей больно, пусть она знает, что потеряла сегодня свою семью, но пусть она не увидит того, как чудовищно люди могут поступать с людьми. Я не могу позволить ребенку ощутить такую боль, я просто не представляю, как бы она смогла жить дальше и что бы это была за жизнь.
Ви я держал на руках, мы сидели возле дома Априи, пока знахарка носилась по деревне, помогая в меру своих сил тем, кому можно было еще помочь. Я качал девочку, шепча какие-то слова, гладил по голове, сам не сдерживая слез, и все говорил и говорил как заведенный:
— Не плачь, все будет хорошо, все будет хорошо… хорошо…
* * *
Вместе с оставшимися в живых жителями Дальней мы ушли в лес, собрав крохи после погрома и похоронив убитых.
Еды практически не было, благо лето и с голоду пока умирать рано. Из скотины осталось только две козы, которые спаслись из-за того, что хозяева их в то утро увели на дальний луг кормиться и про это никто не узнал.
На месте старой деревни строиться и жить больше никто не хотел, уходили выше по течению реки, вроде бы там, в дне пути, есть луг, его следующей весной можно будет распахать, со временем рядом поставить новые дома.
Пока же ютились в шалашах, но задел на зиму нужно было делать уже сейчас. Мое состояние было хуже некуда, не хотелось ничего, апатия не давала поднять рук, к тому же не лежала у меня душа ко всему этому сельскому быту, особенно теперь, когда все приходилось начинать с нуля.
Мысль была одна — нужно уходить. Теперь я никому ничем не обязан, теперь нет людей, которые стали здесь моей семьей, тех, кому я был дорог, тех, кому я был небезразличен, тех, кто был мне семьей.
Вопрос о том, куда идти, не стоял, я прекрасно понимал, что сыт по горло крестьянским трудом, мысли мои были о Касприве, ближайшем населенном пункте этих диких земель. Меня не пугала перспектива остаться одному или же то, что по сути я малолетний пацан, которого, как говорится, соплей можно перешибить. А беспокоила меня по-настоящему только Ви. В эти последние дни мы по-настоящему были неразлучны, девочка переживала, стала замкнутой и молчаливой. От прежней юлы осталась половинка, за которую я теперь был в ответе, которая осталась единственным моим близким человечком.