— Служба в бывшей царской и белой армии не преследуется законом, если человек прекратил вредную деятельность.
— К сожалению. Мы, — он так и сказал «мы», не решаясь назвать кого-то, — были слишком либеральны в двадцатые годы... Антоновщина, Ишимский бунт, всякие там «союзы», кулачество — все это прощалось со ссылкой на темность, неграмотность. Но с каких пор неграмотность стала достоинством, оправдательным фактором для открытых врагов?.. Глубочайшее заблуждение.
— Но ведь кто-то осознал, даже искупил свою вину, стал полезным человеком, — осторожно возразил Пирогов: в голосе молодого, похоже, недавно вышедшего из училища нарочного, прозвучали нотки превосходства.
— Те, кто осознал, искупил — тебе неизвестны. А Сахаров и Кочуров окопались в твоем районе. Сволочь Власов под крылышком фашистов хлопочет об «освободительной» армии, воображает себя крупным политиком. Всякие там полицаи, старосты, бургомистры? Доморощенная шушера... Твоя клиентура из этой категории. Если не хлеще.
— Что значит — хлеще? И что может быть хлеще?
— И Сахаров и Кочуров могли бы найти способ служить у немцев. Здесь заявление — направить добровольцем, там — переход через линию фронта. Недавно это не так уж трудно было сделать...
— Однако они не писали заявлений, не рвались навстречу фашистам, — продолжал уверенно после длительной паузы нарочный. — И вот почему. Вся эта отборная сволочь, как не дико, кичится своим русским происхождением, воображает из себя патриотов России. Сахаровы считают, что Гитлер дойдет до Урала, японцы оттяпают Дальний Восток, а Сибирь сама падет. И вот тогда они выйдут на свет.
— Но Кочуров раскрылся раньше, чем немцы дошли до Урала.
— Он был уверен, что в октябре-ноябре фрицы возьмут Москву и случится то, о чем твердил Гитлер.
— Почему бы ему не подождать этого часа дома?
— С одной стороны, боялся, что немцы привлекут его как совслужащего, а если и не привлекут, то шансы его на должность и особые права будут минимальны. Ну и, как следствие этих рассуждений, намеренное его самоустранение от работы, саботаж, вроде удар нам в спину.
— Щелчок, скорее, — поправил Пирогов, чувствуя, что ему по существу нечем возразить. Очевидно, история Кочурова рассматривалась в управлении и так и сяк, молодой нарочный повторял официальное мнение. «А Князькин-то, Князькин, получается, одного поля ягодка с предателем...»
«Эмка» сбавила скорость, осторожно опустила передние колеса в глубокую колдобину и, рванув, выскочила на тракт.
— Скоро будем дома, — сказал Корней Павлович.
— Кто дома, а кому еще пилить и пилить.