– А мы тут с Тамарой поджидали тебя, поджидали – нет Васильича. Уж не решил ли остаться да жениться в чужом городу? – лепетал, бегая увлажненными глазками по столу, старичишка.
– А-а-а, Ерофеич, проходи, дорогой, садись, рассказывай, – и спрашивал почти всегда об одном: – Ну как, дочитал свою Дерсу Узала? (Полуграмотный старик эту книжку мусолил последние года три.)
– А ты, знашь, Васильич, – лепетал Ерофеич, – ко мне вить иной раз соседка Дуська заходит, дак я ей седни, к примеру, толкую, – баба, ты, знашь, глупая, безграмотная: «Я, Дуся, иной раз цельную страницу сдую». Во как!
– Так дочитал или не дочитал? – продолжал допытываться Петро Васильевич, для которого появление и россказни старика были чем-то вроде концерта, где надо было и роль свою твердо знать, и не фальшивить в игре.
– Дак, Васильич, Дуська… – тянул свое Ерофеевич.
– Вот и женился бы на ней, и не мешала бы. Мне же Томка не мешает.
– Дак, Васильич, ты рази ее не знашь? – пучил глаза старик. – Она ж спокою потом не даст: и будет зудить, и будет гундеть: «Ты че лежишь? Ты че читашь?» Така жись начнется – не приведи господи!
– Нормальная жизнь начнется: трусы твои хоть будет кому постирать.
– Дак трусы-то она стирать и не хочет, – проговаривался наконец старик. – «Я, – говорит, – на свово настиралась, под старость лет еще об чужи сс… рук не мозолила…»
– А ты бы ко мне пришел да объяснил, да попросил посодействовать, и уж я бы ее уломал, – ишь, какая разборчивая! – подыгрывал Петро Васильевич.
– А посодействуй, мил человек, посодействуй! – просил Ерофеевич со слезой в голосе, успевший за разговором принять свою всегдашнюю норму – пару стопок (для него хозяйка вынимала из посудного шкапа видавшую виды рюмку на толстой ножке).
Во дворе лаяла собака, бежали к двери домашние псины, и Петро Васильевич поворачивался на стуле своим большим телом:
– Да не она ли идет, Дуська-то? – и косил глазом в сторону Ерофеевича, который в этот момент не знал, куда деваться.
– Точно она! – доканчивал старика Петро Васильевич. – Ишь, стучит каблучками: цок-цок, цок-цок…
– Дак не пускай ее, – уже просил Ерофеевич с самой настоящей слезой в голосе. – Она ж потом ни жить, ни читать не даст…
– И впрямь, – поднимался Петро Васильевич, – пойду выпровожу – в другой раз зайдет.
Выходил, вроде с кем-то строго разговаривал, да так, чтобы слышно было в доме, возвращался, садился на свое место, а минут через пять на пороге появлялся еще кто-нибудь из соседей, и игра пресекалась, и, смотря по человеку, разговор принимал иное направление.
Старые связи срабатывали: из поездок Петро Васильевич привозил пленку катушками, фотобумагу рулонами, химикаты – сколько мог унести. Однако он предпочитал приобретениям материальным – идеи.