А речка уж подергивалась туманом и вот уже кто-то выворачивал полусгнившие ивовые пеньки, нес сухие ветки черемухи. И темнеющую предосеннюю зелень поляны осветлял костерок, к которому свешивались туго заплетенные косы девчат и чубастые головы ребят. А вокруг стайки этой звонкой деревенской молоди вились подрастающие мальчишки и девчонки – те, кто через годок-другой будет приходить сюда, на уравненных со старшими, правах.
Ребята посмеивались, дурашливо прижимаясь то к одной девахе, то к другой, но расходились в разные стороны по вьющимся вдоль берега тропиночкам с теми из них, к кому более лежала душа.
Про что толковали, над чем или над кем подшучивали, – бог весть. Мало, наверное, печалились и о том, что, может быть, уже завтра им придется расстаться навеки – на земле родной шла война и надо было землю свою защищать от ворога.
А девы заусаевские были уж в той спелости, когда надо вить свое собственное гнездо, о чем знали они сами, про что ведали их ухажеры. И что обещали друг дружке, в чем клялись – про то никогда не говорили промеж собой Катерина с Иришкой: ни той предосенней порой 41-го, ни опосля, ни в старости, когда, кажется, уж никакие тайны сердечные не за чем, да и не для кого хранить.
Война стучалась в окошки деревенских похоронками и особенно в первые месяцы. И то в одну избу входила беда, то в другую – черная немочь. То там голосила какая-нибудь вдова, то сям слышались безутешные рыдания и полдеревни шло к враз осиротевшим избенкам, сказать, какие-то бесполезные, но обязательные в любом горе слова, поплакать-погоревать. Такое было в первые месяцы, а может, и в первый год. Потом пообвыклись и на принесенную кому-то из деревенских похоронку стали откликаться только самые близкие.
В конце лета стали организовывать женскую бригаду трактористок, в которую записали Катерину Юрченко, Галю Бондарчук, Нюру Тихолазову, Шуру Татарникову и других девушек. Учились за восемнадцать километров от села Заусаево Тулунского района – в деревне Умыган, куда добирались пешим ходом. Курсы рассчитаны были всего-то на два месяца.
И в страду 41-го выпустили их в самостоятельное плаванье: кто начинал прицепщиком на молотилке, а кто и сразу на тракторе. И те, кому выпала такая неженская работенка, наплакались вволю. Намучился с ними и колхозный бригадир Афоня Богданов, мотавшийся с утра до ночи на своей лошаденке по полям колхоза от одного трактора к другому. И пока стоит, скажем, возле трактора Нюрки Тихолазовой, тот тарахтит. Но как только отъедет, и заглох тракторишко – слишком старая, изношенная техника была оставлена колхозникам, так как лучшие машины и лучшие лошади были угнаны бог весть куда для нужд фронта.