У нее были каштаново-лиловатые волосы, схваченные огромным бантом на макушке, и то ли из-за банта, то ли оттого, что утро было летнее, ясное, глаза ее казались очень синими и большими, будто на портрете. Только они были живые. Девочка была необыкновенно тоненькая, а кожа у нее — прозрачно-золотистого цвета, который был скорее свет, чем цвет. Невозможно было представить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь дергал ее за косы, бросал в нее снежками, ставил ей двойки… Как к ней прикоснуться?.. И такими ненужными, неправдоподобными, далекими показались вдруг лекции Валерии Дмитриевны: кости черепа, грудная клетка, кости таза…
— Или вас лучше называть сестричкой? — весело спросила она, встав рядом со мной.
Я удивился ее обыкновенному, «человечьему» голосу и ответил, притворяясь, будто принял ее за обыкновенную девочку:
— Называйте меня Саня — меня здесь все так зовут.
— А меня все зовут здесь Любочкой! — засмеялась она и заговорщически прошептала: — Посмотрите, пожалуйста, мой анализ крови…
— Нет, Марья Ивановна будет ругаться, — сказал я.
Мне не хотелось, чтоб она уходила. Может быть, начнет меня уговаривать?
— Марья Ивановна в приемном покое, я сама видела, как она туда спускалась.
— Все равно нельзя, — ответил я.
— Ну пожалуйста! — сказала она.
— Как фамилия?.. — вздохнул я, строя из себя великомученика в белом халате.
Норму — чего в крови сколько — Валерия Дмитриевна заставила нас вызубрить назубок, так что в анализах я, можно сказать, разбирался.
Я нашел бумажку с фамилией девочки. Хуже не придумаешь! Чёрт знает сколько лейкоцитов, повышенное СОЭ, уменьшенный гемоглобин… Но не зря же прямо передо мной два года висел плакат: «Наша медицина — самая гуманная».
— У-у-у! — ухмыльнулся я, вкладывая бланк с результатом анализа в историю болезни. — Не кровь, а шампанское! С такой кровью вы обречены на вечную жизнь, Любочка!
— Да? — засмеялась она.
Я вдруг ощутил внутри горячее сияние нежности, восторга и желание немедленно засмеяться вместе с ней и запомнил это, испуганно и удивленно чувствуя возникновение странной, сумасшедшей, беспричинной радости и интереса к жизни…
— Ты впервые целуешься? — спросила она.
— Да, а ты?
— И я.
На самом деле я уже целовался. Но тогда это было совсем другое, это не считается… Да, не считается!
— Тебя не будут ругать, что я здесь?
— Не знаю. Мне все равно, — шепчу я.
Мы сидим в процедурной, среди кипящих и шипящих в темноте стерилизаторов со шприцами и системами для переливания крови.
— Одна из них — для тебя, — говорю я, открывая крышку большого стерилизатора. — Завтра тебе будут переливать кровь.