Любочка по-прежнему сидела на кушетке и рассматривала тетрадь назначений.
— Саша, мне укол вычеркнут, а Евдокия Петровна утром делала… Почему?
— Потому что тебе его отменили уже после обеда, — на ходу придумываю я.
Шею бы сломать этой Евдокии! Ведь еще вчера отменили!
Я хотел отослать Любу спать, но вместо этого снова уселся рядом с ней, и теперь мы целовались уже при свете, пока на лестнице не послышались шаги Марьи Ивановны, возвращающейся из приемного покоя.
— До утра, — сказал я.
— Что это она тут делала? — поинтересовалась Марья Ивановна, выключая стерилизатор.
— Снотворного просила — уснуть не может, — соврал я.
Утром, на пятиминутке, шеф был злой, как дьявол. Сначала он дал нагоняй санитарке за то, что она спала ночью в коридоре на раскладушке, да еще и храпела. Потом отругал Марью Ивановну за то, что она слишком долго сдает сводки в приемный покой. И наконец добрался до меня.
— Так! — сказал он. — Ну а теперь о нашем юном донжуане! — Он вперился в меня своими зенками. — Я здесь не позволю заводить шашни с больными! Сегодня Таня, завтра Маня, а послезавтра меня снимут с работы!
— А вы очень боитесь потерять пост заведующего? — зло спросил я.
Уж что-что, а дерзить всем этим взрослым я еще в младших классах умел.
— У нее больное сердце! Ей ночью спать надо! — взревел шеф.
— Да?! — заорал я на него. — А кроме того, что сердце у нее больное, вы еще что-нибудь знаете? Как вам вообще это удалось установить? По справочнику для фельдшеров, который валяется у вас на столе?
Я их всех ненавидел! И их, и эту их медицину!
— Во-он! — взбешенно сказал он. — Наглец! Не видать тебе зачета по практике как своих ушей!
Но я еще не все сказал.
— Да плевать мне на ваш зачет! — крикнул я. — Какого чёрта вы пичкаете ее таблетками, если даже не можете установить точного диагноза?!
— Выведите его! — приказал шеф.
Меня вывели.
— Хорошо, что она выбрасывает эти наши таблетки за окошко! А то бы давно отравилась! — крикнул я уже из коридора. — Коновалы проклятые!
Господи! Конечно, я понимал, что никто-никто — ни лечащий врач, ни шеф, ни профессор Петрушевский — ни в чем не виноват. Но я все равно их ненавидел! Эта высокомерная уверенность и мудрая смиренность взрослых лиц была ненавистна мне еще с тех пор, как умерла моя мама… И все они смотрели тогда так же — уверенно и смиренно… Но об этом я вообще не хочу говорить. Всё! Всё!
В тот же день ко мне прибежал Боря.
— Ты с ума сошел! — зловеще произнес он с порога. — Ты что натворил?! Зачем ты с шефом поругался?
— Пусть не лезет не в свое дело! Тоже еще — общественный обвинитель нашелся!