— Не переживай! Ему повезло, он выжил, а вес… были бы кости, мясо нарастет. Да, Квак?
— Лиля Леонидовна, а давайте больше не будем его называть Кваком.
— Так у нас имен здесь не полагается. Видишь, — кивнула она на деревянную дощечку, прикрепленную к инкубатору, с указанием фамилии и даты рождения младенца.
— Но родители же известны?
— Мать известна: Пушкарева Наталья Викторовна. Навестила разок-другой. А потом решилась. Сказала медикам, что вернулась на работу. И пропала. Даже отказную писать не стала. Пришлось у него в документах указать: подкидыш. — Лиля покачала головой. — А дети-то всё чувствуют! Лежит недоношенный, нелюбимый, брошенный!
— Будем звать его Иван Сергеевич, — решил я.
— Иван Сергеевич! — засмеялась Лиля Леонидовна. — Ну ладно.
В бокс заглянул Горбыль.
— Саня, сюда!
Я подошел.
— Пошли, машину разгружать будем.
— Что за товар?
— Медикаменты, оборудование кой-какое привезли. А потом можно домой. Октябрина отпускает.
Я и сам не заметил, когда успел привыкнуть к своему мальцу. Его уже перевели в кроватку. Правда, тепло пеленали и обязательно укрывали одеяльцем. Он словно ждал меня. На мое: «Привет, Ивашка!» — одобрительно повякивал, а когда я брал его на руки, блаженно замирал. За неделю он подрос и поправился.
В среду второй недели мы с Промокашкой отправились на ночное дежурство. Нам выпало дежурить с Домной Панкратьевной.
Нелькиного бутуза выписали, и она очень скучала.
— Я к мальцу, — сказал я, направляясь в бокс.
— И я зайду с тобой к Ивану Сергеевичу. — Нелька хвостом потянулась за мной.
Мы подошли к Ивашке, и мне он сразу не понравился. Он не отозвался на мое приветствие и печально смотрел в никуда. Часто веки его словно бы сами собой опускались, и тогда бледно-желтоватое личико казалось совсем неживым.
— Надо его перепеленать, — сказала Нелька и быстро освободила мальца от пеленок.
— Саня! У него сыпь!
— Сам вижу.
Действительно, на тельце мальца, у шейки, на грудке и в области паха, была розоватая мелкая сыпь.
— Сандрик, а что, если это гнойнички? — испугалась Нелька. — «Гнойнички опасны не только сами по себе. Это, как правило, признак серьезной инфекции», — процитировала она вызубренный для зачета отрывок из учебника. Голос ее задрожал, как стеклянная посуда в шкафу.
Я вспомнил, что тоже об этом читал.
— Не будем пеленать. Прикроем пеленкой и одеялом, — сказал я.
— Где же Домна? Домна Домкратовна! — воскликнула Промокашка: в волнении она вместо Панкратьевны назвала Домну Домкратовной.
— Как ты точно оговорилась! — хмыкнул я. — Она настоящая Домкратовна! Домкратовна пошла быстренько поужинать.