— Это почему же — не нам?
— Сегодня — это уже не наше время. Мы свое время отдали неизвестно кому, проиграв пятьдесят шестой.
— Пятьдесят третий, Алик, — возразил Смирнов. — В пятьдесят третьем надо было готовиться к пятьдесят шестому. А мы служили, полагая, что все идет, как надо. Но ведь еще не поздно, братцы!
— Еще не вечер, еще не вечер, — гнусаво спел Роман.
— Сколько тебе лет, Саня? — ласково поинтересовался Алик.
— Шестьдесят пять.
— Еще не вечер, еще не вечер! — опять загнусавил Роман.
— Заткнись, армянин, — грубо сказал Смирнов. Как представитель нацменьшинства, Казарян слегка обиделся и прекратил пение. И Смирнов уже спокойно продолжил: — На лавочке сидя, два года я обо многом думал, братцы.
— Да ну? — преувеличенно удивился Казарян.
— Во-во! — обрадовался Смирнов. — И об этом думал. За последние двадцать лет мы разучились спорить, зато научились очень ловко срезать оппонента. Мы не слушаем и не слышим аргументов его, мы озабочены лишь тем, как бы побольнее уязвить, дискредитировать, выставить идиотом противника в споре.
— Саня, сколько же ты иностранных слов знаешь! — восхитился Алик.
— Иллюстрация к моему тезису, — добавил иностранное слово Смирнов. — Ребята, ведь не потрепаться хочется, а поговорить!
— Ты все это всерьез? — удивился Казарян.
— Да, Рома, да!
Алик подвигал рюмку по столу и, глядя на нее, порассуждал маленько:
— Настоящий спор в идеальном случае определяет истину, в любом другом — позиции спорящих. Кому была нужна истина?
— Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды, — цитируя бухгалтера Берлагу, перебил его Казарян. Алик будто не слышал:
— Зачем позиция, которую никто не атакует? Итоговая бессмысленность споров предопределила их вырождение. Так-то, Санек.
— А сейчас? — воспаленно вопросил Смирнов.
— До нужды в истине по-прежнему далеко, а твердой позиции у нас уже быть не может. Выдохлись. — Алик наконец перестал двигать рюмку, оставил ее.
— Сидеть по углам, похихикивать, всезнающе ликовать, что ничего не выйдет. Так нам жить, пацаны? — заорал Смирнов.
— И старческой любви позорней сварливый старческий задор, — в последний раз процитировал Казарян.
Смирнов задохнулся от злости и глазом прицелился: не дать ли Ромке в рыло? Алик положил ладонь на его сжавшийся кулак, а Казаряну сказал:
— Зачем же наотмашь?
— Ну, Ромка, это я тебе припомню, — выпустив пар, пообещал Смирнов.
— Так узнавать в ОДТС насчет хлорвиниллового кирпича? — как ни в чем не бывало поинтересовался Казарян.
— Узнавать.
Поздним утром, предварительно досмотрев «Крестного отца», Смирнов тщательно запер бордовую дверь (Алик по суетным своим делам убежал раньше), спустился на лифте и вышел на волю. Та сторона переулка была солнечной, и он поспешно поковылял туда, в тепло. Поковылял потому, что был без палки. Греясь на солнышке, ждал шального такси и разглядывал помещение бывшего «Привала странников» Там было все так, как вчера. Таксомотор забрел в этот переулок минут через десять. Расслабленно вздохнув, Смирнов приказал: