— Дочь Эвелин, ну конечно. Э-ве-лин, — пропел он.
Я рассказала ему о кресле.
— Как думаешь, твоей подруге оно все еще нужно? — спросила я.
— Дай-ка подумать, кто это был… Шарлотта?
— Вряд ли я знала ее имя.
— Точно, это была Шарлотта. Мы давно не виделись, — вспомнил он. — Я могу найти ее, только она мне не обрадуется. Одни уходят, другие приходят, понимаешь?
— О да, — ответила я. Прекрасно понимаю. (Но кто я? Шарлотта? Или Алонзо? Наверное, просто Андреа.)
— В любом случае я могу забрать его у тебя, — сказал он. — Скорее всего, я сумею продать его, если оно в хорошем состоянии.
— Оно просто стояло тут все это время. Целое и невредимое.
— Я дам тебе пятьдесят баксов за него, — сказал он.
— Хорошо, только забери.
Он сообщил, что находится в Бронксе и сможет подъехать в Бруклин после восьми. Когда он постучал в мою дверь, я уже выпила все вино.
— А вот и наше кресло, — сказал он, заходя в квартиру. Провел рукой по его спинке. — Отлично, как новое! — заключил он.
— Немного потертое, — признала я.
Он вытащил бумажник из кармана, в нем была приличная пачка наличных.
— Честно говоря, я готова сама заплатить тебе пятьдесят баксов, лишь бы ты забрал его, — произнесла я. — Я больше не хочу его видеть.
Я подумала: «Что происходит? Я что, плачу? Да». Вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Слушай, голубка, а что, если вместо этого мы совершим обмен? — спросил он.
Он попросил меня сесть в кресло, и я, оробев, выполнила его просьбу. Он потер руки и закрыл глаза, потом велел мне закрыть свои, и я снова подчинилась. После этого он положил свои теплые, почти горячие ладони мне на ногу, почти сразу переместил их на мою руку, потом на сердце. Пока он это делал, мы разговаривали: он расспрашивал меня о маме, папе и брате, больше о маме, потому что она была ему симпатична, а дальше мы говорили обо мне: сколько мне лет, чем я зарабатываю на жизнь, что меня печалит, а что делает счастливой. Мне очень трудно дались ответы на последние два вопроса, порой я даже не могла вспомнить правду, но пока мы обсуждали это, я начала ощущать, как в моей груди, под ключицей, образовывается горячий шар, и я услышала, как Алонзо пробормотал:
— А вот и он.
Как только я подумала, что горячее уже быть не может, тепло в моей груди стало медленно угасать; тем не менее я уже испытывала значительное облегчение, и Алонзо убрал свои руки.
— Я устала, — выговорила я.
— Еще бы, — ответил он. — У тебя внутри происходит много всякого. Тебе следует чаще проверяться. Я бы занялся этим, но я недешево беру. И я не могу каждый день приезжать из Бронкса. Найди кого-нибудь местного.