Я изменил тактику. В конце концов, неважно, что со мной происходит здесь, при условии, что Манон находится в надежном месте, то есть в Швейцарии.
– Я ничего не могу сказать, – ответил я с сожалением. – Позвоните моему дивизионному комиссару Натали Дюмайе в Уголовный отдел. Мы…
– Я лучше отправлю тебя в камеру.
– Не стоит.
Он смахнул с губы табачную крошку и снова затянулся:
– Почему же?
Не сдержавшись, я вынул сотовый, проверил экран. Никаких сообщений не приходило.
– Ты ждешь звонка?
Его насмешливый тон резанул меня по нервам. Брюжан снова качнулся до самой стены, затем облокотился на письменный стол. Я чувствовал его дыхание: ни следа алкоголя. При таком-то холоде – почти подвиг.
– Где твоя машина?
– Я уже объяснил: сломалась.
– Где?
– На дороге.
– Откуда ты ехал?
– Из Безансона.
– Мои люди искали: они не нашли твою тачку.
– Тогда не знаю.
– А пятна на плаще?
– Упал на дороге.
– Прямо в лужу формалина? – Он усмехнулся. – От тебя несет моргом, старина. Ты…
Его прервал звонок стационарного телефона. Брюжан, казалось, вспомнил о сигарете. Он медленно раздавил ее в алюминиевой пепельнице, потом не спеша снял трубку:
– Ну?
В один миг его улыбка испарилась. Цвет лица из красноватого превратился в бледно-розовый. Минуло несколько секунд. Лицо его каменело все больше и больше. Он проворчал:
– Где точно?
Он страшно побледнел, взгляд его потух. На одном дыхании выпалил:
– Сейчас приеду.
Повесил трубку, мгновение созерцал стол, потом поймал мой взгляд:
– Плохие новости.
Сердце сжалось от неясного предчувствия. Опустив веки, он шепнул:
– Манон Симонис погибла.
Жандарм развел руками, чтобы выразить удивление и бессилие, потом протянул мне сигареты. Я видел его как во сне.
Наконец его слова достигли моего сознания. В голове будто что-то взорвалось. Внутри образовалась пустота. В один миг я превратился в ископаемое, в окаменевший труп.
– Она хотела прорваться через заграждение на шоссе D437, неподалеку от Морто. Мои люди открыли огонь. Ее машина врезалась в лиственницу. Она ударилась головой о приборную доску. Я… Ну… – он снова развел ладони. – В общем, все кончено… Сейчас мы…
Продолжения я не услышал. Я потерял сознание.
Блаженный Фома Аквинский писал: «Пусть нам не дано познать то, что́ есть сущность Бога, но мы можем попытаться определить, что́ она не есть». Молитва тем горячее, чем Бог дальше, непонятнее, недоступнее. Верующий молится не для того, чтобы понять Всевышнего. Он молится, чтобы погрузиться в Его тайну, в Его величие. Неважно, что предел страдания уже перейден, что чувство покинутости невыносимо. Напротив, чем неисповедимее для нас пути Господни, тем усерднее мы Ему молимся. Само это непонимание служит для нас мостиком к Его тайне. Одним из способов раствориться в ней. Сжечь в ней свой бунт, свою гордыню, свою волю. Даже в Руанде, когда снаружи доносился скрежет мачете и вой сирен, я молился особенно пылко. Без надежды. Как сегодня…