«Дорогая Мардж, – скажет он, – пишу тебе, потому что не уверен, что Дикки когда-нибудь тебе напишет, хотя я и просил его об этом не раз. Ты слишком хороший человек, чтобы кто-то так долго морочил тебе голову…»
Он снова захихикал, но взял себя в руки, сосредоточившись на одной небольшой закавыке, которую еще не разрешил: Мардж, наверное, сказала итальянским полицейским, что разговаривала с Томом Рипли в «Ингильтерре». У полицейских возникнет естественный вопрос: куда, черт побери, он после этого делся? Возможно, сейчас полиция разыскивает его в Риме. Его наверняка будут искать там, где может быть Дикки Гринлиф. Но тут его подстерегала еще одна опасность. Если полицейские, допустим, сочтут, что он, согласно описанию Мардж, и есть Том Рипли, то, обыскав его, найдут не только его паспорт, но и паспорт Дикки. Впрочем, что он там говорил насчет риска? Риск – это просто здорово, ради этого стоит жить. Он запел:
Papa non vuole, Mama ne meno,
Come faremo far’ l’amor’?
[65]Том вытирался и пел. Пел глубоким баритоном Дикки, которого никогда не слышал, но был уверен, что Дикки остался бы его пением доволен.
Он надел один из своих новых немнущихся костюмов и вышел из гостиницы. Палермо погрузился в сумерки. Напротив гостиницы, на другой стороне площади, стоял огромный собор в норманнском стиле, о котором он читал в путеводителе. Там сообщалось, что собор построил английский архиепископ Уолтер Милльский. На южной стороне острова находился город Сиракузы, где когда-то произошло грандиозное морское сражение между римлянами и греками. И «Ухо Дионисия».[66] И Таормина.[67] И Этна! Остров большой, и для него совершенно новый. Сицилия! Оплот Джулиано![68] Была колонизирована древними греками, потом захвачена норманнами и сарацинами! Завтра он начнет прилежно знакомиться с местными достопримечательностями, а пока просто отдаст дань восхищения нескольким памятникам, думал он, останавливаясь перед высоким, с башнями, собором. Как чудесно смотрятся эти покрытые пылью веков арки на фасаде, и как приятно думать о том, что завтра он зайдет внутрь, какое это будет удовольствие – вдыхать заплесневелый, сладковатый запах, настоявшийся на бесчисленном количестве свечей и ладана, воскуренного за последние столетия. Предвкушение! Ему пришло в голову, что предвкушение доставляет ему больше удовольствия, чем ощущение. Неужели так будет всегда? Когда он в одиночестве проводил вечера, перебирая вещи Дикки, просто рассматривая его кольца на своих пальцах, шерстяные галстуки, черный бумажник из крокодиловой кожи, что это было – предвкушение или ощущение?