Том тщательно избегал американцев, живших в Риме. Приглашая его в гости, они ожидали потом ответного приглашения. Он любил поболтать с американцами и итальянцами в кафе «Греко» и в студенческих ресторанчиках на Виа Маргутта. Свое имя он назвал только итальянскому художнику Карлино, с которым познакомился в таверне на Виа Маргутта, и сказал ему, что тоже рисует и занимается у художника Ди Массимо. Если полиция когда-нибудь заинтересуется деятельностью Дикки в Риме, возможно, уже после того, как Дикки снова станет Томом Рипли, на этого итальянского художника можно будет положиться – он скажет, что Дикки Гринлиф в январе занимался в Риме живописью. Карлино никогда не слышал о Ди Массимо, но Том описал его так ярко, что забыть его Карлино вряд ли уже сможет.
Он был один, но чувства одиночества не испытывал. Нечто подобное он уже пережил в канун Рождества в Париже: ему казалось, будто все наблюдают за ним, будто весь мир – его зрительный зал. Это чувство придавало ему сил, ибо любая ошибка могла привести к катастрофе. И он был совершенно уверен в том, что не допустит ошибки. Это наполняло его существование особой, сладостной атмосферой чистоты. Такое же чувство, думал Том, наверное, испытывает первоклассный актер, который убежден, что роль, которую он играет, лучше его не сыграет никто. Том был самим собой, и вместе с тем он был другим человеком. Он сознавал свою безупречность и был свободен, несмотря на то что контролировал каждый свой шаг. Но он уже не уставал после нескольких часов пребывания в этой роли, как это случалось поначалу. Ему не нужно было отдыхать, когда он оставался один. Теперь он был Дикки с того момента, как поднимался утром и шел чистить зубы, а зубы Дикки чистил, отставив локоть. Как и Дикки, он выскребал из яйца все его содержимое, а сняв с вешалки галстук, как и Дикки, неизменно вешал его на место и брал какой-нибудь другой. Он даже нарисовал картину в духе Дикки.
К концу января Том решил, что Фаусто, должно быть, уже побывал в Риме, хотя в последних письмах Мардж на этот счет ничего не говорилось. Мардж писала на «Америкэн экспресс» примерно раз в неделю. Она интересовалась, не нужны ли ему носки или шарф, потому что помимо работы над книгой у нее оставалось немало времени для вязания. Мардж всегда вставляла смешную историю про кого-нибудь из деревенских знакомых, чтобы Дикки не думал, будто она изводит себя из-за него, хотя именно так и было, и она наверняка не собиралась в феврале в Штаты, не предприняв еще одну отчаянную попытку увидеть его воочию, думал Том, потому и осаждает его длинными письмами, вязаными носками и шарфами, которые, как Том знал, уже высланы, хотя он и не отвечал на ее письма. Письма Мардж его отталкивали. Ему даже прикасаться к ним не хотелось: пробежав глазами, он разрывал их и швырял в корзину.