— Ты, Тузенбах, — говорю ему, — такой же умный, как и твой хозяин: ничего не понимаешь.
Пес все с тем же любопытством заглядывает мне в лицо.
Что же делать, думаю я. В какую сторону податься?
Понятия не имею, что делать. Если б хоть покурить можно было, страдаю я. Я как раз сейчас переживаю один из многочисленных периодов решительного отказа от табака, что всегда случается со мной в самый неподходящий момент. Если бы я еще курил, думаю, и у меня были сигареты, то прислонился бы к дереву, засмолил, и табачный дым прочистил бы мне мозги. А так я могу всего лишь развалиться на подгнивших листьях и иголках, призывать на помощь и рыдать. И дать альпинистам возможность лет через пять обнаружить себя в виде живописно оскалившегося скелета, зубастого и побелевшего.
Отдыхаю минут десять, после чего трогаюсь. На штурм неба! — как сказали бы знаменитые революционеры. Вперед, на бородатые ели и косматые сосны! Через камни и рытвины, и до, мать ее, победы!
Мне просто худо делается, как только представлю, какой путь предстоит проделать. Теперь он даже не трудный, но каменистый, и все по горам. Кому под силу одолеть эту полосу препятствий, состоящую из подъемов и спусков под пятьдесят градусов, когда приходится скакать, словно горный козел, с камня на камень? Куда смельчака выведет такая «дорога»? Что ждет его на вершине?
Ничего не вижу, ничего не знаю и отчаянно не желаю ничего знать. Иду практически наугад, перебираюсь через первый попавшийся овраг. Иду, и пропади оно все пропадом.
Устал смертельно, ноют ноги и руки. Хорошо еще, что дома надел отличные, крепкие ботинки, которые здорово стягивают стопы и не пропускают воду, иначе я бы сейчас босиком топал.
Мое интернациональное снаряжение теперь, хотя бы частично, оправдывает свое назначение. Правда, шляпа из Бечея до середины полей промокла от пота и сильно обмякла; на привалах я снимаю ее с головы, которая дымится от жары, чтобы утереться давно уже промокшим платком. Но корзина из Багрдана, а особенно суковатый русский посох, так и прыгают в моих руках, совсем, как вьючные лошадки по кручам.
Глубокая грибная корзина, крепко сплетенная из жилистых ветвей моравской вербы, вообще-то предназначенная для иных целей, на спусках служит мне поддержкой, я могу опереться на нее всем своим весом. Она гнется подо мной и скрипит, но выдерживает, сохраняя при этом богатую добычу в виде нескольких, видимо, несъедобных трутовиков. А уже отполированный руками извилистый посох из неизвестного мне дерева, похожего на ясень — наверное, родом из Сибири, думаю я, и это придает ему в моих глазах некую таинственность — легкий и тонкий, с естественным образом изогнутой ручкой, демонстрирует свое многоцелевое применение. Я опираюсь на него на равнинах и неровностях, цепляюсь ручкой за ветки, когда хочу вскарабкаться на крутой откос или спуститься с него, пользуюсь им, как ступенькой, втыкая в землю и опираясь на него стопой. Он разнообразен и богат достоинствами, совсем как толстые и пестрые ярмарочные перочинные ножи с множеством инструментов, которые дают возможность исполнять двенадцать видов работ, и к тому же так восхищают детей и крестьян.