Варса вскинул на панцирь княгиню людей и сына её, варса взмахнул золотой иглой – и сгинул в тишине, растворился, исчез. Очистилось небо, солнце осветило мир, погруженный в немоту отчаяния. Мудрые не знали ответов, сильные не ведали их. Но встал кланд, чтобы снова вести выров.
– Не будет казней, – молвил он. – Мы исполним волю варсы, величайшего и мудрейшего. Пусть живут люди, мы назовём их своими шаарами и выделим для них место в мире. Но иглу более не употребит никто. Пусть сама память о наших ошибках сгинет. Пусть исчезнет знание, заострившее столь страшное оружие. Тогда, возможно, не окажется бесполезной плата варсы, внесённая за нас всех.
Так сказал кланд Шром ар-Рафт, тот, кто одержал победу в войне. И горько мне, его брату, писать об этой победе. Вынужден я скрыть свою запись меж листами старой книги, чтобы вопреки запрету сохранить за вырами память».
– Ох-хо, – вздохнул Шрон, тяжело разгибаясь и шевеля затекшим хвостом. – Вот как мы опозорились, вот как… Смерть для всех, да без права оправдаться, да без суда.
– Всё, нет третьей силы, теперь и Ларна не оспорит, – булькнул Шром. – И люди гнильцы, и выры не… гм… хуже. Про золотую иголку не понял, да. Как можно иглой отравить море, тут вовсе не указано. Что за яд в ней? При чём шитье? Но ясное иное: делали дело, не думая о последствиях. И сейчас эти самые последствия гниют, удушая нас.
– Хорошо сказал, – отметил Юта. – Гниют! Гнильцов развелось многовато. Все мы стали с припахом. Все хоть немного боимся смерти. И хоть иногда не боимся утраты чести.
– Не терзайся, – прогудел Шрон. – Славен ваш род. Союзники наши нынешние уже и не знают, как себя подороже продать. Но тут приходишь ты, сам. И такое готов отдать для общего рассмотрения. Это неущербное решение, ничуть! Надо же – игла… Не клешня, не клинок и не колдовство, столь долгожданное для Ларны. Всего лишь игла, оружие слабых человечьих старух. Нищим заплаты игла пришивает, бедным одежду штопает… И миру смерть сулит. Ох-хо, тягостно мне думать о худшем.
Малёк торопливо сбегал в коридор, приволок бадью с водой и окатил старика, опасаясь внезапного огорчения, сулящего боли и слабость. Присмотрелся, виновато вздохнул. Пошёл за второй бадьей. Отпер дверь в соседнюю комнату, молча достал с полки ларец и сунул Шрому под руки. Тот повозился, смешивая порошки, передал сосуд брату. Старик выпил, точнее – высосал через трубку. Тяжело осел на пол и затих надолго, думая и усваивая лекарство.
– Из-за нашего безумия ушел из мира варса, и даже это от нас скрыли, – отчаяние Юты читалось в понурости усов. Он глянул на Малька и пояснил: – Варса… равный богам мудрец, порой вырастающий умом и статью один – среди всех старых третьего возраста. Это у людей – боги, привыкли мы слышать про них. На севере Пряху чтут тайком от кланда, а мы и не замечаем… даже когда по осени празднуют полотняный день. Боги так боги, сухопутная жизнь. У нас иначе. У нас всегда были варсы, они ближе богов. Варсы – роду вырьему опора в самом важном, наша последняя надежда. Я полагал, варса жив и спит в глубинах… Все мы надеялись.