«На наш век хватит», – эти слова принадлежат людям. Выры прежде иначе говорили и думали, гордость и доблесть вели их по жизни: нет такой глубины, которую нельзя покорить, вот девиз древнего кланда, глубоководного, мудрого. Впрочем, теперь такая глубина есть – неодолимая… Жалких тридцать, в некоторых местах сорок саженей туда, под глянцевый полог поверхности – и начинается область неизбежной и скорой смерти. Проклятие всего рода выров и погибель его…
До чего дошло! Выра, рожденного плавать и жить в восхитительной морской воде, выра, созданного двоякодышащим – можно утопить. Такова позорная казнь, введенная двадцать лет назад, единая для людей и выров: утопление с камнем. Для людей казнь не особо мучительная, они захлебываются мгновенно, жалкие существа созданы природой не для моря… А выры страдают несколько дней, потому что желтой мутью низовых течений нельзя дышать. Она – яд и смерть. Медленный яд и верная, неодолимая смерть.
– Не устал? – лениво уточнил капитан, с презрительным интересом изучая сухой панцирь надсмотрщика.
Это тоже часть оскорбления со стороны брата. Капитан корабля – человек. Он, Шром, единственный выр на борту. Его ненавидят с редким единодушием и рабы, и их хозяева. Его одного – за все грехи и ошибки народа… И за само проклятие, желтой мутью отравившее воды.
Когда глубины стали недоступны, вырами пришлось выйти на берег и занять здесь, в неуютной сухости чужого мира, место, достойное славного народа. Выры правят сушей уже пять человечьих веков. Правят неукоснительно и повсеместно. Но – не на этом корабле. Здесь творится бунт, оплаченный братом. Полдень жжет панцирь, но никто не вытащил даже одной бадьи с водой, чтобы сделать необходимое: смочить панцирь, промыть жабры. Шрома сознательно убивают, вот так и обстоят дела… Более не приходится сомневаться.
– Налегай, прибавь ход, – гулко приказал помощник рыжего наглого капитана.
Кивнул барабанщику. Тощий мальчишка в заскорузлом ошейнике раба, скорчившийся под бортом у самой кормы, вздрогнул, шевельнулся. Задал более плотный ритм гребли. Рабы обреченно загудели. Выр им – самому странно и подумать такое – посочувствовал. Он осознал, как горят спины у мягкотелых. Как жжет их, разорванные кнутом, невыносимое солнце. Точно так же плавится его тело под сухим панцирем.
Ветерок принес свежий запах соли и усилил мучения, жесткой щеткой обдирая с панциря остатки влаги. Усы позорно стукнули кончиками по палубе. Бой на мелководье труден? Глупости, он – наслаждение и праздник. Предательство брата и этот пожизненный позор – вот пытка.