– Не знаю, сколько тебе платит Исайя, но я заплачу вдвое, чтобы ты держал язык за зубами.
Дэнни мрачно хмыкает.
– Он предложил мне то же самое насчёт тебя. Так что иди и играй со своим парнем, и держись подальше от моего бара.
– Исайя – не мой парень!
С мерзкой, самодовольной улыбочкой Дэнни вытаскивает из раковины мокрый стакан и начинает натирать его полотенцем.
– А ему ты об этом сказала?
Не дождавшись ответа, Дэнни кивает на мою маму.
– Она сегодня в горе. Вчера ночью копы арестовали Трента за вождение в пьяном виде и эвакуировали её машину. Так что забери её отсюда и посиди с ней немного.
Чёрт, чёрт, чёрт. Исайя выбыл из игры, значит, мне нужна машина, а мамино ржавое дерьмо – наш единственный пропуск из Луисвилла. Но есть и хорошие новости: сегодня мне не придётся беспокоиться о том, что Трент нас прикончит.
– В следующий раз, когда ты заявишься в мой бар, я позвоню Исайе и попрошу выставить тебя вон, – говорит Дэнни, – даже если она будет вся в пьяных соплях.
Мама сидит, уронив голову на руки, перед наполовину пустой бутылкой текилы. Она похудела. Эмоции захлёстывают меня с такой силой, что голова кружится. Это жалкое, несчастное создание – моя мама, а я опять её подвела.
– Идём, мам.
Она не шевелится. Я убираю волосы с её лица. Несколько прядей остаются у меня в руках, падают на пол. Господи, она вообще что-нибудь ест? Вся левая сторона её лица покрыта жуткими желтовато-бурыми пятнами. На правом запястье у неё чёрная повязка. Я осторожно тормошу её.
– Мама, это Элизабет.
Её веки вздрагивают, приподнимаются, пустые голубые глаза смотрят куда-то вглубь.
– Детка!
– Это я. Идём домой.
Мама протягивает руку, как будто я призрак. Она вяло дотрагивается кончиками пальцев до моей ноги, потом рука бессильно падает.
– Ты мне снишься?
– Когда ты последний раз ела?
Она разглядывает меня, не поднимая головы.
– Ты всегда покупала мне еду и готовила, правда же? Бутерброд с ветчиной, сыром и горчицей, всё сложено в холодильнике. Правда же? Ты всегда так делала.
Внутри у меня всё вянет, как цветок без воды. О чём она думает? Кто, она думает, должен о ней заботиться? Я закрываю глаза, думаю, как быть дальше. Жизнь со Скоттом меня изнежила. Мне нужно поскорее вернуться в реальный мир – ради себя и ради мамы.
– Идём.
Я обхватываю её под лопатки, рывком приподнимаю.
– Ну же. Вставай. Я не могу тащить тебя до дома.
– Терпеть не могу, когда ты орёшь, Элизабет!
– Я не ору.
Но я буду стервой. С мамой, чтобы она слушалась, надо говорить строго, как с ребёнком. К сожалению, она, как ребёнок же, с готовностью слушается дрянных людей.