Бабочки летят ей прямо в глаза, садятся на лицо, на волосы. Она могла бы спугнуть их, тряхнув головой, но этого не делает. Руки ее связаны за спиной гирляндой цветов, состоящей в основном из ноготков и анютиных глазок. Хотя эти путы весьма и весьма непрочны, строка Верлена[51] обездвижила ее руки – она не может пошевелить и пальцем. Прежде чем привести в беседку, ее раздели, а потом облачили в тунику темно-красного цвета до пят. Распущенные волосы густыми волнами струятся по спине. Она стоит невозмутимая, твердая, храня молчание. Только веки подрагивают, когда крыло бабочки задевает ее длинные ресницы.
«Настал час», – думает она.
Единственное, что ее заботит, – это сын. Она не видела его с тех пор, как Патрисио (хотя это был уже вовсе не Патрисио, теперь она знает) и человек в черных очках нашли их в мотеле. Она осознает, что ребенок – ее ахиллесова пята и что они это используют. Не знает только, готова ли она это вытерпеть. Однако что-то ей подсказывает, что они не решатся причинить ей вред. Теперь, вспомнив все, она знает, что ими было принято решение и что сохранение их союза требует, чтобы это принятое большинством решение неукоснительно исполнялось. Ее сын будет использован, чтобы угрожать ей, чтобы заставить ее говорить, но они не тронут его. Она уверена. Самое главное – выстоять.
Приближаются две фигуры. Она узнаёт их. Малефиция ведет под руку человека, который с самого начала помогал ей. Он бледен и пошатывается при ходьбе. Значит, ему также досталась своя доля страданий. Она не понимает, по какой причине он оказался вовлеченным, ведь он посторонний. Она пыталась отговорить его приходить на свидание, но в любом случае понимает, что ситуация не слишком изменилась бы, даже если бы он ее послушался. Сострадает ему, но ничего уже не может поделать.
Единственное, чего она хочет, так это чтобы все они появились как можно скорее.
И среди них та, которой она хочет вновь посмотреть в глаза, даже если это будет последнее, что она сумеет сделать, – взглянуть в глаза той, что превратила ее жизнь в ад.
Хочет видеть ее, оказаться с ней лицом к лицу, хотя в то же самое время сама мысль о том, что ее желание сбудется, наполняет ее липким ужасом.
Рульфо решил не оказывать сопротивления. Персонажи, облаченные в лакейские ливреи, завели его руки за спину, один из них продекламировал какой-то французский стих, и запястья парализовало. Тогда их обвили гирляндой цветов.
Девушка, стоявшая рядом с ним, была связана точно так же. Он не удивился, увидев ее здесь, предположив, что, наверное, за ней послали кого-то из сектантов, чтобы доставить сюда. Он ощутил упрямую холодную волю, которую излучали ее темные глаза: она была пленницей, но казалась королевой. Он был бы счастлив обладать хотя бы половиной ее мужества. В голове промелькнул вопрос: «А где же мальчик?»