Но девушка по-прежнему неподвижно лежала в темноте.
В то утро он позволил себе немного отдохнуть. Спустился в кафетерий и заказал более плотный, чем обычно, завтрак. Обычным был тот, что ей приносили каждое утро, но, поскольку она отказывалась от любой еды, а персоналу, который за ней ухаживал, не было до этого никакого дела, Рульфо все съедал за нее. Однако он начинал чувствовать, что выдыхается. Нужно было как-то подвигаться, выйти из этой изматывающей палаты. Кроме всего прочего, он хотел позвонить Сесару. У него не было сведений о том, что произошло с ним и Сусаной. Он просматривал все газеты, попадавшие ему в руки, но ничего не находил, хотя и вынужден был признать, что вовсе не знал, что именно надеется найти. И он позвонил. Сесар по-прежнему не подходил к телефону. «Я должен поехать к нему домой», – подумал он в тревоге.
Но когда он вернулся в палату, его ожидал сюрприз.
– Как вам это понравится? – с довольным видом заявила санитарка. – Даже крошки не оставила!
И показала ему поднос с завтраком: пустой стакан из-под кофе с молоком и чистая тарелка, на которой раньше лежал тост.
– И я могу поручиться, что она ничего не выкинула и не спрятала! – сообщила женщина, показывая пальцем на глаз. – Мы все время смотрели!
Сидя в постели, улыбаясь, окруженная медсестрами и санитарками, Ракель выглядела как хорошая девочка, которой удалось, не без сложностей правда, сдать все экзамены.
– Добрый день, – сказала она. В ее глазах все еще плавала печаль, но перемены были разительны.
Как будто специально по случаю ее выписки, утро выдалось солнечным, голубым и спокойным – полная противоположность грозной серости последних дней. Но все же голые ветки деревьев и пальто на плечах прохожих предупреждали о том, что осень прощается с Мадридом. Бальестерос взял отгул и забирал их из больницы на своей машине. Он настоял на том, чтобы оба поселились у него. «Там у меня и для троих места с избытком», – заявил он, а теперь, когда он знал всю правду, он к тому же полагал, что им нужно держаться вместе. Ни Рульфо, ни Ракель не стали возражать против его предложения. Тем не менее, пока они ехали (Ракель спала на заднем сиденье), Рульфо счел себя обязанным кое-что прояснить:
– То, что мы будем жить в твоей квартире, влечет за собой нешуточные риски для тебя, Эухенио. Надеюсь, ты это понимаешь.
– Я готов принять на себя эти риски. – Бальестерос притормозил перед желтым сигналом светофора с осторожностью в высшей степени предусмотрительного водителя. – Я уже тебе как-то говорил, что в дело это мы замешаны все втроем, нравится нам это или нет. С другой стороны, – прибавил он, вонзая в Рульфо взгляд своих серых глаз, – вы меня все еще до конца не убедили. Мне приснилось что-то странное, это да, но сам я еще по этой причине не сделался ни колдуном, ни изгоняющим дьявола… Не могу я принять за чистую монету все то, что вы мне говорите о стихах, которые становятся вещами при декламации, и все такое прочее… Допускаю, что произошло нечто необычное… Склоняюсь также к тому, чтобы поверить, что существует некая… некая группа… Ладно, пусть секта. Но не более того. Не то чтобы я ставил под сомнение твои слова, я верю тебе, верю, что ты пережил все эти ужасы, но я более чем уверен, что, если спрошу сейчас, какие из этих штук ты считаешь реальными, такими же реальными, как эти деревья, улица Серрано или тротуары, ты еще подумаешь, прежде чем ответить…