. Вспомнила, что Йейтса вдохновляла Инкантатрикс, которую он впервые увидел во сне еще ребенком, в Слайго, а позже, юношей, созерцал стоящей на омываемом волнами утесе – призрачную, туманную, подобную пене морской. Нужно взять с собой и Лорку. Она полагала, что у Рульфо наверняка есть какое-нибудь хорошее издание «Цыганского романсеро».
Горло стиснул спазм, она едва не плакала. Все эти имена появлялись не одни, а в сопровождении потаенных воспоминаний.
Она видела саму себя, наблюдающую глазами кота за тем, как Т. С. Элиот пишет свою «Бесплодную землю». Вспоминала, как беседовала со слепым Борхесом и слепым Гомером. Вставали перед глазами какие-то смутные образы туник и факелов на церемонии с участием Горация. Как-то раз ее пытался поцеловать Джон Донн[83]. В другой раз она разглядывала спящего Висенте Алейсандре[84], а однажды, уже совсем в другое время и в другом месте, встретилась глазами с Вордсвортом[85] посреди стайки мальчишек, игравших на улице.
Когда-то все это было совсем по-другому. Но теперь не имело никакого значения. Разве не оставила она это все сама, взяв взамен всего лишь одно, одно-единственное?
«Не думай о нем».
Нечто непереводимое, плоть, неспособная быть записанной, продекламированной, рассказанной. Жизнь, которая вдруг, совсем неожиданно, тоже дала ей возможность ощутить себя могущественной, но таким способом, которого ни одна стихотворная строка дать бы ей не смогла…
Да, Рульфо был прав: месть необходима. Даже будучи всего лишь посторонней, она смогла отомстить Патрисио за его тиранию. Теперь, когда память ее восстановилась, она точно знает, кто ее истинный враг. «Ты ведь уже растерзала меня на кусочки, Сага, ты уже покончила со мной… Но твоей большой ошибкой стало то, что ты растоптала эти кусочки. Теперь – довольно. Я заставлю тебя платить. Я приду за тобой».
Послышался звук открываемой двери, и она провела руками по щекам, отирая слезы.
– Дело сделано, – сказал Бальестерос, входя в столовую. – Саломон остался в этой клинике… Было бы здорово, если бы ему повезло. А что с тобой?
– Ничего.
Доктор глядел на нее с порога своими добрыми и усталыми серыми глазами:
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да… Дело в том… что все это очень непросто.
Он понимающе кивнул. На девушке была ее обычная одежда. Уже трижды побывав в стиральной машине, вещи эти превратились в выцветшие, севшие тряпки с неустранимыми пятнами крови, но в глазах Бальестероса она – вот такая, стоявшая на цыпочках на стуле, – была самой красивой девушкой на свете. Он, чуть пристыженный, обвел глазами комнату и увидел стопки книг на столе.