Бальестерос и Ракель вошли в столовую и заняли два стоящих по обе стороны от круга стула. Рульфо остался на ногах. Заключенное в круг существо с улыбкой глядело на него.
Ракель, не повышая голоса, начала говорить:
– Мы заставили тебя выйти. Ты должна сказать нам, когда состоится следующее собрание. И должна дать нам туда доступ.
Дама, казалось, ее не слышала. Она продолжала смотреть на Рульфо.
– Разочарован? – произнесла она хриплым голосом.
– Нет. Теперь уже нет. Беатрис была красивым обманом. А ты – всего-навсего отвратительная правда. Нет, не разочарован.
– Немыслимо. – Она широко распахнула свои большие зеленые глаза. – Ты все еще меня любишь.
– Скажи, когда вы снова собираетесь, – настойчиво повторила свой вопрос Ракель.
Беатрис резко повернула голову, как будто ее разговор с интересным для нее человеком оказался прерван нежелательным собеседником:
– Привет, Ракель. Эта внешность посторонней очень тебе идет.
– Когда вы снова собираетесь?
– Где твой малыш, Ракель?
– Когда вы снова собираетесь?
– Твой сын шлет тебе привет. Хочешь его увидеть?
Повисла тишина, но не полная: женщина, или чем там было это нечто, скорчившееся в середине круга, время от времени издавала едва слышное мурлыканье больной кошки, как будто воздух резонировал, проходя по ее горлу. Внезапно Ракель обратилась к Рульфо:
– Ты когда-нибудь писал стихи, вдохновленные Беатрис?
– Только одно. Когда она умерла.
– И ты можешь его быстро найти?
– Я знаю его наизусть.
– Сколько в нем строк?
– Четырнадцать.
– Прочитай первые четыре, пожалуйста.
Вначале казалось, что он не слышал просьбы Ракели. Он внимательно смотрел в лицо Беатрис. Дама все еще улыбалась, но явно насторожилась, как будто не слишком хорошо понимала, чего от них можно ожидать.
– Саломон?
– Да.
– Прочитай первые четыре стиха, пожалуйста.
Он глубоко вздохнул и порылся в памяти. Делать особых усилий не пришлось. Повторяемые еще и еще раз, выученные наизусть стихи рождались в его устах легко, как и его слезы. Сначала голос его дрожал, но вскоре зазвучал твердо:
Отринь же сумерки
Забудь о снах
И взгляни на себя
Озаренная собственным светом.
В конце третьего стиха улыбка Беатрис угасла. Когда зазвучал четвертый, она отшатнулась и прерывисто задышала. Из ее губ показалось нечто похожее на раздвоенный язык, лилового цвета головку гадюки, фиолетовую ленту с кончиком хлыста. Но на какой-то быстротечный миг выражение ее лица напомнило Рульфо то, которое он замечал у нее во время занятий любовью. Он отвел глаза, испугавшись, исполнившись отвращением, и смахнул с глаз слезу.