Но за миг до того, как она метнула это оружие, Ракель поняла, что что-то пошло не так, что все плохо.
Дамы не шевельнулись, они не отреагировали.
«Они этого ждали. Это ловушка».
И тогда она почувствовала, как спина ее покрывается корочкой льда. Она почти что увидела, как строка Дамасо Алонсо, которую она так долго, с таким трудом оттачивала и шлифовала, теряет силу и беспомощно, даже не достигнув поляны, взрывается, оставив после себя в воздухе только певучее эхо, напоминавшее детскую песенку в школьном дворе на переменке.
Дамы разомкнули круг, и их лица обратились к ней. Наводящие ужас подсолнухи. Ни одно не выражало удивления. Все улыбались.
Проворнее, чем пикирующая за рыбешкой чайка, голос Саги заставил содрогнуться ночь:
El viento es un can sin dueño
Que lame la noche inmensa
[91].
Небывалый удар поразил девушку. Парализовал ее дыхание, волю, чувства. Изо рта ее вырвался странный, похожий на крик глухаря, стон, а тело поднялось в воздух и было отброшено на несколько метров. Рульфо поразился тому, как сам он с абсолютной холодностью подумал, что даже ружье Бальестероса не могло бы произвести большего эффекта, чем это двустишие Дамасо. В том числе оценил и иронию: Сага контратаковала стихами того же поэта.
Все произошло очень быстро. Тело девушки сломало несколько веток, прежде чем рухнуть в кусты, поднимая клубы пыли. И тут же, словно кто-то тащил ее за ноги, она подползла, пока не оказалась рядом с обоими мужчинами, где и осталась лежать на спине, с задранным на грудь свитером, обнажившим живот. Но она была жива. Тяжело дышала и мотала головой. Взгляд ее на долю секунды встретился с взглядом Рульфо, и он успел заметить, что в глазах девушки был не страх, а какая-то тоска, неизбывная печаль, словно она просила прощения за неудачу. Вдруг, с той же молниеносной быстротой, с которой совершалось теперь все, и с неприятным треском, из ее лодыжек и запястий показались тонкие гиалиновые нити, такие тонкие, что их едва можно было разглядеть. Появление их почти не сопровождалось кровотечением. Нити эти ловко изогнулись в воздухе и начали опутывать ее руки и ноги, в то же время обхватывая ближайшие стволы, привязывая и растягивая ее тело в виде креста. Девушка выгнулась дугой и испустила внезапный, непереносимый вопль. Низкое мычание чистой боли. Бальестерос не мог выбросить из головы свое понимание происходившего. «Ее нервы. Это нервы ее рук и ног. Боже мой, она ее связывает ее собственными нервами».
– Ты посмела использовать против нас поэзию… – произнесла с лужайки Сага, и несколько дам эхом присоединились к ней: «Ты посмела… поэзию…» Дама номер двенадцать продолжила – серьезно, невозмутимо: – В усадьбе мы оставили тебе жизнь в кредит. Сейчас же ты нам заплатишь и проценты. Ты нам скажешь, как получила доступ. Заговоришь, даже и без языка…