Упругие струи крови хлынули из носа, глаз и ушей доктора, как будто его череп взорвался изнутри. Крик его превратился в неразборчивое бульканье, а тело еще раз, потом другой ударилось о ствол. И все затихло. Бальестерос, все еще стоя на ногах, стиснул руками виски, будто хотел проверить, что же в точности произошло с этой тыквой. И тогда еще один, седьмой по счету глоток воздуха свалил его на землю.
Рульфо почувствовал не страх, а глубочайшее сожаление, которое сдавило ему горло и выжало из глаз слезы. Он больше всего на свете желал, чтобы друзья его избежали подобного финала. Это он потерпел неудачу, не они.
И он решил, что не может их предать.
Он схватил нож, встал, пошел к лужайке. Но не торопился: шагал размеренно, с нехарактерным для себя спокойствием, словно собирался пожать руку или поцеловать в губы одну из этих неподвижных фигур. Высмотрел рыхлое и бледное тело толстой женщины и свернул, направившись прямо к ней.
Дама, чуть кося глазами, глядела на него: фиолетовые губы на лице – длинные, как ящерки. Она начала декламировать:
– Comme le fu… – Остановилась, встряхнула головой, поправилась: – Comme le fruit foi… Нет, что-то не так… Comme le fufu…
Дамы отреагировали язвительным смехом. Толстая дама покраснела.
– Не заставляйте меня нервничать, сестры…
Рульфо все приближался. Его взгляд внушал ужас, но толстая дама нисколько не испугалась.
– Aх да!.. – Брызги слюны вылетали из ее рта, пока она декламировала, указывая на Рульфо пальцем:
Comme le fruit se fond en jouissance
[93].
И как раз в тот момент, когда он поднял свой кинжал, необоримая слабость заставила его упасть на колени, как пустой мешок, а потом растянуться на земле. Он не то чтобы потерял способность двигаться – он весь обмяк, чувствуя, что вес охотничьего ножа ломает ему пальцы, а откуда-то с высоты доносится голос дамы:
– Ну и чего вы смеетесь? Я уже стара, память подводит…
Ярость овладела всем его существом, и он сделал невозможное, чтобы подняться. Но стих Поля Валери погрузил его в некую бесчувственную пустоту, кладбище разбитой параличом плоти, некую трясину, со дна которой он безо всякой надежды мог лишь любоваться ногами своих мучительниц. И тогда прозвучал голос Саги:
– Какие жалкие и пафосные существа! Несмотря ни на что, вы всего лишь тела, с которыми мы можем делать все что угодно… Но сначала мы уничтожим имаго. А потом займемся вами. Жизнь рождается из слов и вращается вокруг них: пока не будут произнесены последние, вы будете живы и сохраните сознание, достигнете дна и увидите то, что сокрыто в корнях мира, в самом центре реальности, посреди льда и молчания. И это сокровенное посмотрит на вас. И время это не будет для вас самым приятным, но могу вас уверить, что оно будет очень