И вот он здесь – чтобы узнать эту последнюю тайну.
Какое-то движение на ступенях одной из лестниц в глубине привлекло его внимание. Показался паренек – с длинными черными волосами и яркими губами, – на вид не более двенадцати лет. Одет он был в тунику цвета киновари, руку его сжимал сопровождавший его жрец. Они спустились по ступеням при полном молчании собравшихся и приблизились к жертвеннику. Большие черные глаза паренька были широко раскрыты. Заметив осужденного, он хотел подойти, но жесткие тиски рук жреца удержали его.
– Кто это? – спросил Мильтон человека в маске, стоявшего рядом.
– Его младший сын. Осужденный понесет наказание через своего сына. Они обычно так и делают.
Никто не заговорил, никто не закричал. Молчание в этом склепе было таково, словно смерть заняла в нем больше места, чем жизнь.
Еще движение. На этот раз – со стороны противоположной лестницы.
Мильтон тут же узнал ее. Алессандра Дорни, влача за собой подол длинной черной туники с серебряными арабесками, шествовала по ступеням как воплощение равнодушия: голова высоко поднята, прекрасное лицо непроницаемо, золотой медальон в виде змеи подрагивает между грудями. Дошла до конца лестницы и с той же механической грацией направилась к жертвеннику. Сектанты вставали на колени при ее приближении, а осужденный отвел взгляд.
Глаза Алессандры Дорни испускали зеленые лучи, подобные тем, которыми прощается с миром солнце, уходя за горизонт над морем. Мильтон навсегда запомнит те глаза без времени и возраста, и бледные ланиты, и странную улыбку, казавшуюся нарисованной художником, которому не довелось познать в жизни счастья.
Херберия. Та, что Карает.
С мальчика была снята туника. Тело его комом белого снега выделялось на фоне черного одеяния удерживавшего его сектанта. Еще один служитель в темно-красном плаще подал даме маленький роговидный сосуд. Алессандра погрузила в него пальцы, а потом вынула их окрашенными в красное. И начала что-то писать на груди у ребенка, над дугами слегка выступавших ребер, а тем временем ее мягкий голос парил под потолком пещеры, рождая многоголосое эхо. Юный Мильтон никогда до той поры не слышал так звучавшего итальянского языка. Но, несмотря ни на что, он узнал тот стих, который декламировала дама, выводя его на теле мальчика. Человек в маске, стоявший рядом с ним, также его узнал.
– Данте… – прошептал он, и Мильтон услышал нескрываемую дрожь в его голосе. – Данте – это жесточайшее наказание для любого взрослого и почти непристойное для такого ребенка…
Алессандра закончила. На мгновенье показалось, что ничего не происходит: мальчик крутился в державших его руках, на теле его виднелись еще не просохшие буквы стиха.