лицо девочки,
которое смотрело на него сверху вниз, не переставая улыбаться.
– Если ты этого еще не понял, – проговорил этот нежный голос ровно, без интонации, – то мы должны кое-что тебе растолковать: для нас ты – собачье дерьмо, Рульфо.
Из парализованного рта Рульфо капала слюна. Боль в позвонках заставляла думать, что кто-то ударами молотка забивал ему в затылок болт. Он жаждал потерять сознание, но не мог. Ему не удавалось даже закрыть глаза: он был вынужден смотреть вверх, таща себя самого за волосы к этому раскрашенному лику, этой пластиковой мордашке, которая улыбалась с нежностью обезумевшей пресвятой девы.
– Девушка и ты, тридцать первого октября, в двенадцать ночи, в указанном месте, с имаго, – повторила девочка механическим голосом. – Никто не должен об этом знать.
Она подняла ногу, прошла по телу Рульфо, взяла в руки мяч, развернулась и скрылась в темной столовой.
И только тогда руки его разжались, голова ударилась об пол и сознание провалилось в глубокую тьму.
Проснулся он как бы в коконе – сверху были простыни. Огненный дождь, падавший сквозь стекло, дал понять, что уже полдень. Рульфо попытался подняться, но был остановлен резкой болью в шее. Чувствовал он себя так, словно кто-то отжал все и каждый из его мускулов, стремясь получить некий таинственный сок. Тем не менее каким-то чудесным образом сломано у него вроде бы ничего не было.
Силуэт телесного цвета попал в поле его зрения. Девушка, все еще обнаженная, сидела на кровати, глядя на него.
– Мышцы у меня ноют, как никогда, но думаю, что двигаться я способен.
Она кивнула:
– Они использовали стихи власти. Хотят, чтоб ты знал, что командуют здесь они.
В тот момент он даже не осознал, насколько странно прозвучали ее слова. Единственное, к чему он стремился, – это подняться. «Меня пытали стихами Гонгоры», – вспомнил он. Ему показалось невероятным, что «Одиночества», этот монумент барочной поэзии, который ему довелось прочесть десятки раз, смогли превратить его тело в тряпичную куклу, управляемую чужой волей.
– А что было потом? Ничего не помню.
– Ушла так же, как и пришла. Я проверила: ты был всего лишь без сознания, – и уложила тебя в постель.
– Спасибо, – от чистого сердца поблагодарил Рульфо.
Не без усилий, но ему удалось сесть. Девушка отстранилась и пошла к двери, словно тот факт, что он встает, сам по себе явился доказательством того, что ее присутствие более не обязательно. Он спросил ее о сыне.
– Завтракает, – сказала она.
Рульфо протер глаза, на пальцах остался гной. Боль в шее понемногу стихала. Губы, как оказалось, потрескались. Как будто он всю ночь метался в жару. Повернул голову и увидел ее со спины: она собирала с пола диванные подушки и простыни, на которых спал мальчик. Смотреть на нее всегда было для него счастьем, и он стал изучать ее тело. Заметил, что шикарная грива ее волос цвета черного агата свесилась на сторону, в первый раз при свете дня открыв его глазам дорожку позвонков и идеальную симметрию сливочных ягодиц.