Чейс перевел рычаг переключения передач в нейтральное положение, потом повернул ключ зажигания, выключая двигатель; нос лодки бесшумно вошел в док. Макс стоял на баке, готовый оттолкнуться от причала, и Чейс сказал себе: «Не раскрывай рот. Не проси его снова быть осторожным, чтобы пальцы не расплющило между лодкой и причалом: не повторяй ему, чтобы удерживал равновесие и не вывалился за борт». Макс опустился на колени, нагнулся и четко отбился от причала, спрыгнул на настил с носовым фалинем и пришвартовал лодку к кнехту словно профессионал.
Чейс ничего не сказал, когда его сын пришвартовался кормовым фалинем, не поблагодарил Макса и даже не кивнул, отмечая хорошо сделанную работу. Но себя он поздравил, увидев у Макса легкую гордую улыбку, – Саймон понял, что осваивает кое-что не менее трудное, чем наука быть родителем: он учился, когда и как прекращать быть родителем.
Он передал Максу рюкзак и поднялся на причал; они пошли к автостоянке.
В отдалении кричала одинокая чайка, а где-то в городке лаяла собака. Самым громким звуком, который они слышали помимо этих, был шелест покрытой росой травы под ногами.
Затем над верхушками деревьев проплыл размытый звон церковного колокола, отсчитавшего шесть ударов.
– Шесть часов, – произнес Макс, оглядываясь вокруг и словно что-то для себя открывая. – Я никогда еще не вставал раньше шести. Никогда. Во всяком случае, не помню такого.
– В это время суток, – заметил Чейс, – все вокруг новое и чистое. Это – время поверить в удачу.
– Мне нужно было раньше приехать к тебе. – Макс хотел продолжить, заколебался, собрался с духом и спросил: – У тебя трудности с деньгами, да? Можешь даже потерять остров?
– Только не в шесть утра, – улыбнулся Чейс. – В шесть часов утра невозможно беспокоиться о деньгах.
Они вышли к стоянке, и Чейс, опираясь о стену клубного домика, размял икры и бедра, а Макс расстегнул рюкзак и высыпал на тротуар свою амуницию.
В первые дни после приезда Макса Саймон продолжал бегать один, автоматически просыпаясь, как всегда, в пять или в пять тридцать и делая по острову шесть кругов, то есть что-то около двух миль. Он принимал душ, брился, одевался, ел и уже сидел за письменным столом или был занят в лаборатории, когда Макс – в восемь или девять утра – поднимался с постели, хмурый и необщительный до тех пор, пока госпожа Бикслер не насыщала его углеводами и белками.
Вечером накануне Макс без всякого очевидного повода спросил, не может ли он утром присоединиться к отцу.
– Конечно, – ответил Чейс. – А что случилось?
– Я не хочу ничего упустить.