Изумленные робинзоны не успели мигнуть, как старик подскочил к своему пленнику, открыл ему ножом рот и быстрым движением вырвал окровавленный язык, который и бросил тут же в огонь.
Робинзоны выбежали на поляну в ту минуту, когда Панаолине направлялся к другому пленнику.
Страшный старик увидел их, остановился и крикнул им с непримиримой злобой и ненавистью:
— И вы! Я вас тоже ненавижу! Проклятые люди, срубившие мой лес, похитившие тайну золота! Я ненавижу вас — и умираю.
Он быстро поднес к своему лицу палец и тут же упал бездыханным на груду трупов.
Робен и Анри успели при свете костра разглядеть черты оставшегося в живых европейца. Этот несчастный с обгорелыми ногами был не кто иной, как таинственный незнакомец, под видом мистера Брауна посетивший недавно жилой дом на прииске.
Забыв всякое враждебное чувство, видя в этом человеке только несчастного страдальца, преданного невыносимым мукам, робинзоны подбежали к нему, перерезали веревки, которыми он был привязан к дереву, положили его на сделанные тут же наскоро носилки и перенесли в дом.
В амбарах прииска было много только что собранного, свежего, мягкого хлопка, которым несчастному обернули обугленные ноги. Боль утихла, страдалец перестал стонать.
Это был человек в цветущем возрасте, с живыми глазами и энергичным лицом. На висках его кое-где пробивалась седина.
На первый взгляд, лицо его казалось самым обыкновенным, но при внимательном рассмотрении оказывалось, что это лицо обладает замечательной подвижностью и способно быстро принимать самые разнообразные выражения. Это было лицо актера. Оно нисколько не было похоже ни на одно из тех трех лиц, которые так искусно изображал таинственный незнакомец.
Даже и теперь, уже будучи самим собой, казалось, он инстинктивно, бессознательно старался изобразить на своем лице что-то постороннее, чуждое его настоящей индивидуальности.
Временами рот его сардонически улыбался, возле глаз ложились насмешливые складки. Это случалось тогда, когда он поглядывал на робинзонов, участливо толпившихся около него.
По-видимому, он сделал над собой усилие и проговорил глухим голосом:
— Дайте мне, пожалуйста, водки.
Голос незнакомца был под стать его лицу: глухой, неопределенный. Очевидно, и голос мог принимать у него всевозможные интонации.
— Водки! — возразил с живостью Робен. — Вы шутите, конечно?
— Я не ребенок, я знаю, что мне все равно не жить, — отвечал больной. — Дайте мне водки.
— Напрасно вы так говорите. На ваше выздоровление есть еще надежда.
— Полноте!.. Да и зачем мне выздоравливать? Чтобы вы потом выдали меня гвианским властям?