Длинный тяжелый автомобиль свернул с ровного тракта на боковую дорогу. Многочисленные сани и возы с зерном выдавили в ней глубокие колеи и выбоины, ехать приходилось медленно, осторожно. Снопы яркого голубоватого света от фар скользили вверх и вниз, неожиданно вырывая из темной пустоты силуэты деревьев: ольхи, покрытой шапкой смерзшегося снега, черные заросли вербы, увенчанной тоненькими веточками. Наконец показались покатые крыши построек в хозяйстве Прокопа, с них стеклянной бахромой свисали сосульки.
Снегопад прекратился, и шофер уже издалека заметил стоявшие перед мельницей людвиковские санки.
– Наши лошади стоят перед мельницей, – сказал он, не оборачиваясь.
«Слава богу, они еще тут», – подумал господин Чинский.
На свет фар из дома вышел кучер, который, накрыв лошадей попонами, сам грелся в кухне у печки. Показался и сам старый Мукомол, который считал своим долгом лично встретить господ из Людвикова.
– Сын ваш, господа, – сообщил Прокоп, – тут, в пристройке, у панны Марыси. Позвольте мне проводить вас.
– Спасибо тебе, Прокоп! – отозвался Чинский и, взяв жену под руку, шепнул ей: – Помни, Эля, если мы хотим завоевать чье-то сердце, надо и свое отдать.
– Знаю, мой добрый друг. – В ответ она стиснула его плечо. – И не бойся.
Госпожа Чинская уже переломила себя, в глубине души смирившись с тем, что еще так недавно считала чуть ли не бесчестьем. И вот уже второй раз в жизни судьба вынуждала ее переступить этот порог. Какой-то рок снова провернул колесо, и оно опять замерло в этот грозный миг, в минуту тревоги и сомнений перед домиком с маленькими квадратными окошками.
На стук в дверь Лешек ответил громким, уверенным, может, даже вызывающим голосом:
– Прошу, входите!
Уже несколько минут назад яркий свет фар предупредил его о приезде родителей. Он знал, что это они. Только не знал, с чем они приехали. Поэтому вскочил и встал перед Марысей, как будто хотел заслонить ее от надвигающейся опасности. Лицо молодого человека побледнело и напряглось. Он сжал челюсти, поскольку с губ его уже готовы были сорваться острые, резкие, безжалостные слова. И ждал.
Дверь открылась. Родители вошли. Буквально на секунду застыли на пороге, но он уже все понял. На лице отца была добрая, тихая улыбка, глаза матери покраснели от слез, а губы дрожали.
– Сыночек! – почти беззвучно прошептала она.
Он кинулся к ней и порывисто стал целовать ее руки.
– Мама! Мама!..
В этих двух приглушенных волнением восклицаниях заключено было все: и боль, и угрызения совести, и надежда, и обида, и просьба о прощении, и само прощение. Их долгие страдания, внутренняя борьба, взаимные обвинения и мучительные тревоги, ужасные решения и самые нежные чувства – все поместилось в этих двух словах: «сынок», «мама»; ведь этими словами написаны самые незыблемые трактаты, самые прочные договоры, самые святейшие конкордаты.