– Что за мысли такие?
– А такие, чтобы с жизнью покончить.
– Тьфу, даже не говори таких слов, чтоб не сглазить, – вздрогнул Мукомол.
– Я-то не стану. А вот он, Василек, все время над этим думает. И мне говорил, и другим. Сам спроси Зоню или Агату.
– Во имя Отца и Сына…
– А ты, Прокоп, к Богу-то не взывай, – сердито прибавил Антоний, – потому что все болтают, что несчастья с твоими детьми – это наказание Божье за то зло, что ты брату причинил…
– Кто так говорит?! – рассвирепел старик.
– Кто, кто… Да все. Вся округа. А если тебе уж так интересно, то и сын твой то же самое говорит. «Почему, – жалуется он, – я страдать должен, навечно калекой сделаться за грехи отца?..»
Наступила тишина. Прокоп опустил голову и сидел, точно окаменевший.
Его длинные седые волосы и борода чуть колыхались от ветра.
– Господи, помилуй мя, помилуй мя, Господи, – тихо шептал он.
Антонию сделалось крайне неловко. Ведь он бросил в лицо этому бедному старику самое страшное обвинение, причинил ему боль. Желая как-то смягчить свои слова, он снова заговорил:
– Что люди болтают, это, конечно, выдумка… Никому не может быть ведом приговор Божий. А Василь молодой и еще глупый. Я вот не верю в эти россказни.
Старик не шевельнулся.
– Я не верю, – продолжал работник. – А лучшее тому доказательство – что твоего сына можно вылечить, и я его вылечу. Подумай, Прокоп, я ведь тебе только добра желаю, потому как знаю, что и ты мне зла не желаешь. Сам посуди, что будет, когда наперекор всем сплетням Василь выздоровеет, начнет ходить, как все люди, работать станет? Будет кому мельницу после себя оставить, а на старости лет родной человек будет для тебя опорой, заботой окружит… Подумай, разве не заткнутся все эти болтуны, когда увидят здорового Василя?
Мукомол тяжело поднялся с чурбана и посмотрел на Антония. В глазах его поблескивали тревожные искорки.
– Слушай, а ты поклянешься мне, что парень не помрет?
– Поклянусь, – серьезно ответил тот.
– Тогда пошли.
Мельник молча двинулся вперед. Заглянул в комнаты, там никого не было. В углу перед иконой трепетал маленький огонек лампады.
Прокоп снял икону с гвоздя, торжественно поднял ее над головой и сказал:
– Святой Пречистой Девой…
– Святой Пречистой Девой, – повторил Антоний.
– Христом Спасителем…
– Христом Спасителем…
– Клянусь.
– Клянусь. – И для подтверждения клятвы повторил: – Клянусь. – А затем поцеловал образ, который ему поднес Прокоп.
Все должно было происходить в полной тайне. Прокоп Мукомол не хотел, чтобы из-за разговоров об операции в округе опять ожили все слухи про изгнанного брата и про Божью кару, которая должна была постигнуть его потомство. Несмотря на клятву Антония Косибы и исключительное доверие, которое Прокоп питал к нему, он все-таки должен был учитывать возможность смерти сына.