Человеколюбивый Эндрю Карнеги очень кстати уехал в свой шотландский дворец, и Фрик решил воспользоваться ситуацией по максимуму. Он заявил, что отныне скользящая шкала упразднена: компания больше не станет заключать соглашения с ассоциацией и начнёт самостоятельно определять размер выплат. Переговоров с рабочими, как раньше, не будет. Заводы закрываются, все могут считать себя уволенными: на работу теперь можно устроиться только в индивидуальном порядке, и уровень зарплаты каждому работнику назначат отдельно. Фрик резко отказался от мирных переговоров с рабочей организацией и заявил, что «нечего здесь обсуждать». Вскоре заводы закрылись. «Это не забастовка, а массовое увольнение», — заявил Фрик. Его слова прозвучали как призыв к началу войны.
В Хоумстеде и близлежащих к нему районах зрело недовольство. Вся Америка сочувствовала рабочим, даже наиболее консервативные издания упрекали Фрика за столь радикальные и самовольно принятые меры. Его обвиняли в намеренном провоцировании кризиса, который может охватить всю страну — слишком много людей потеряли работу из-за произвола Фрика. Всё это не могло не отразиться в дальнейшем на дочерних профсоюзах и смежных отраслях промышленности.
Среди трудящихся повсеместно вспыхивали волнения. Рабочие стальной промышленности заявили, что принимают вызов Фрика: они решили бороться за свои права самоорганизации и коллегиального решения вопросов с начальством. Их решительный настрой вызывал в памяти образ других бунтарей — участников Войны за независимость.
А вдали от полей грядущей битвы, в нашем маленьком кафе-мороженом, мы жадно следили за развитием событий. Нам казалось, что пришло долгожданное время пробуждения американских рабочих — местные пролетарии восстали, почувствовали свою мощь и теперь-то уж наверняка разорвут цепи, которые сковывали их так долго. Нас безмерно восхищало поведение хоумстедских мужчин.
Мы занимались ежедневной рутиной — ожидали посетителей, подавали им чай и мороженое, — но душой были в Хоумстеде, вместе с храбрыми сталелитейщиками. Нам редко удавалось выспаться — всё свободное время теперь уходило на обсуждение новостей. В обеденный перерыв один из парней бежал за свежими газетами. Мы с головой погрузились в хоумстедские события, всё остальное нас просто не интересовало. По ночам мы обсуждали ситуацию со всех сторон — чувство уверенности, что масштабная борьба не за горами, не покидало нас.
Как-то раз я была в кафе одна. Зашёл посетитель и попросил мороженого. Я принесла заказ и вдруг заметила крупный заголовок в газете, которую читал мужчина: «Развитие событий в Хоумстеде. — Семьи забастовщиков выселены из домов компании. — Женщину выносят на улицу шерифы». Заглядывая через плечо посетителя, я прочитала обращение Фрика к рабочим: они-де скорее умрут, чем дождутся удовлетворения своих требований. Кроме того, Фрик угрожал обратиться к детективам Пинкертона43. Жёсткий тон статьи, бесчеловечное отношение Фрика к выселенной матери потрясли меня. Негодование наполнило всё моё существо. Я услышала, как мужчина за столом спрашивает: «Вам плохо, юная леди? Могу я вам чем-то помочь?» «Да, отдайте мне свою газету! — выпалила я. — Платить за мороженое не надо. Только уходите. Кафе закрывается». Мужчина, кажется, решил, что я тронулась умом.