Я закрыла кафе и со всех ног кинулась в нашу маленькую квартиру через три квартала. Хоумстед, а не Россия! Теперь я точно знала — нам нужно ехать в Хоумстед. Парни отдыхали перед вечерней сменой, когда я вбежала в комнату с газетой в руке. Они мигом вскочили: «Что случилось, Эмма? Ты ужасно выглядишь!» Я не могла выговорить ни слова и молча дала им газету.
Саша понял всё первым. «Хоумстед! — вскричал он. — Я должен ехать в Хоумстед!» Я бросилась обнимать Сашу, беспрестанно повторяя его имя. Мы едем вместе! «Надо отправляться сегодня же, — сказал он. — Наконец настал великий момент! Мы — интернационалисты. Неважно, где наносят удар по рабочим — мы должны быть с ними. Мы должны донести до них наши великие идеи и объяснить, что бастовать нужно не только сейчас, а постоянно — за свободную жизнь, за анархизм! В России было много героев, мужчин и женщин, — а кто был в Америке? Да, мы обязаны ехать в Хоумстед, сегодня же вечером!»
Я никогда не слышала, чтобы Саша был так красноречив. Казалось, он даже повзрослел — сильный, дерзкий мужчина… Сашино лицо будто бы светилось изнутри — это делало его таким красивым, как никогда раньше.
Мы сразу же отправились к нашему хозяину — сказать, что уезжаем. Он смотрел на нас как на сумасшедших, ведь дела в заведении шли прекрасно и накопить приличный капитал нам не составило бы никакого труда. Хозяин был уверен: если мы останемся до конца лета, то заработаем по меньшей мере тысячу долларов! Но он тщетно старался нас переубедить. Мы сочинили историю, что наш близкий родственник при смерти, и потому нам нужно срочно уехать к нему. Кафе останется хозяину; всё, что нам нужно, — только сегодняшняя вечерняя выручка. Мы задержимся до закрытия, приведём всё в порядок и отдадим ему ключи.
Тем вечером в кафе было не протолкнуться — никогда у нас не было столько посетителей. К часу ночи мы распродали всё. Выручка составила семьдесят пять долларов. Утренний поезд увёз нас прочь.
По дороге мы обсуждали планы на будущее. Нужно было написать манифест с обращением к рабочим сталелитейки, а потом ещё и найти человека, который перевёл бы наш текст на английский (мы сами ещё плохо формулировали мысли на чужом языке). Дальше мы планировали напечатать в Нью-Йорке немецкую и английскую версии манифеста и поехать с ними в Питтсбург, а там с помощью немецких товарищей организовать митинги, для которых я подготовлю речь. Федя должен был остаться в Нью-Йорке и наблюдать со стороны за развитием событий.
С вокзала мы сразу поехали к Моллоку — австрийскому товарищу, знакомому по группе Autonomie. Он был пекарем и работал по ночам, но мы знали, что его двое детей и жена Пеппи наверняка дома — она-то нас и разместит. Конечно, Пеппи удивилась, когда обнаружила на пороге нас троих, да ещё и с багажом, но всё же пригласила войти и накормила, а после предложила устраиваться на ночлег. Но нас пока заботили другие дела.