Похоже, этим возведением слова Священного писания в ранг наивысшей инстанции всего земного Кальвин лишь повторяет хорошо известное основное требование Реформации. В действительности же он делает гигантский шаг в сторону от Реформации и даже полностью отходит от ее первоначальной идеи. Ведь Реформация началась как движение за религиозно-духовную свободу, она хотела, чтобы каждый без посредников разбирался в Евангелии; она хотела, чтобы не папа в Риме, не Синод, а сами люди формировали в себе христианство. Эту выраженную Лютером «свободу христианина» [88], как, впрочем, и другие формы свободы, Кальвин неумолимо отбирает у человека; слово Божье совершенно понятно только ему, поэтому он диктаторски требует, чтобы было покончено с любыми толкованиями Божьего учения, поскольку все они, по его мнению, превратны; чтобы церковь не прекратила свое существование, слово Божье должно стоять неколебимо, как каменные устои кафедрального собора: «аки твердь земная». Не как logos spermatikos, не как вечно творящая и преобразовывающая Истина должно оно жить и действовать, нет, оно должно существовать в раз и навсегда определенном Кальвином изложении.
Этим требованием de facto вместо папской вводится новая, протестантская ортодоксия, и эту форму догматической диктатуры по праву назвали библиократией. Ибо теперь одна-единственная книга является законом Женевы — книга Бога-законодателя, а Кальвин — ее проповедник, единственно признанный толкователь законов Божьих. Он — законодатель (в духе Библии Моисея), его власть над королями и над народом неоспорима. Не магистрат, не гражданское законодательство — исключительно лишь толкование Библии консисторией определяет теперь, что разрешено и что запрещено, и горе тому, кто осмелится противиться в чем бы то ни было этому принуждению, этому насилию! Каждый несогласный с диктатурой проповедника будет судим как бунтовщик, восставший против Бога, и этот комментарий к Священному писанию будет написан вскорости кровью. Возникшая из освободительного движения догматическая деспотия жестче и суровее относится к идее свободы, чем любая унаследованная власть. Люди, пришедшие к власти через насилие, всегдасамые нетерпимые, самые беспощадные гонители любой реформы.
* * *
Все диктатуры начинаются с идеи. Но каждая идея приобретает форму и окраску человека, который ее осуществляет. И учение Кальвина, как творение духа, физиогномически неминуемо должно стать подобным своему создателю; и действительно, достаточно посмотреть на его портрет, чтобы уже наперед знать, что его учение неизмеримо более сурово, более мрачно и недоброжелательно, чем любая до сих пор существовавшая экзегеза, толкование христианства.