Но чем круче и быстрее нарастает волна, тем стремительнее она спадает. И подобно тому, как это произойдет в наше время, когда новые достижения, чудеса техники будут использованы для создания ужаснейших средств уничтожения, так и элементы Возрождения и гуманизма, поначалу казавшиеся благотворными, превратились в убийственный яд. Реформация, мечтавшая дать Европе новый дух христианства, послужила причиной религиозных войн, отличающихся беспримерным варварством, печатные станки распространяли не образование, а ярость Theologicus [261], славили не идеи гуманизма, а нетерпимость. Гражданские войны раздирали на части все страны Европы, а в Новом Свете с непревзойденной жестокостью неистовствовали конквистадоры. Век Рафаэля и Микеланджело, Леонардо да Винчи, Дюрера и Эразма уступает место временам чудовищных злодеяний Аттилы, Чингисхана, Тамерлана.
Монтень был вынужден наблюдать этот ужасный переход от гуманизма к жестокости, этот спорадический взрыв безумия человечества (и мы через четыре сотни лет столкнемся с подобным), сопереживая, с потрясенной душой, не в силах что-либо изменить, и это было подлинной трагедией его жизни. Ни мгновения за все свои пятьдесят лет он ни в своей стране, ни во всем мире не видел миролюбия, уживчивости, ни проблеска разума — всех этих высоких духовных категорий, которым был предан всем сердцем.
Первый свой взгляд на время и взгляд прощальный — как и мы, в наше время, — потрясенный, отводит он от пандемониума ярости и ненависти, позорящего и приводящего родину и человечество в ужас. Еще полуребенком, ему нет и пятнадцати лет, он видел в Бордо, с какой бесчеловечной жестокостью было подавлено народное восстание против gabelle, против соляного налога, и это на всю жизнь сделает его страстным врагом любой жестокости.
Мальчиком видит он, как сотни людей до казни подвергаются мучительным пыткам, как их вешают, сажают на колья, четвертуют, обезглавливают, сжигают на костре, он видит, как воронье еще многие дни летает над местом казни, чтобы поживиться полусожженной, полуразложившейся людской плотью. Он слышит крики терзаемых жертв, должен дышать воздухом, отравленным запахами горелого человеческого мяса.
И едва мальчик вырастает, начинается гражданская война, которая так же полностью разорит Францию идеологическими крайностями, как нынче национальный и социальный фанатизм — весь мир из конца в конец. В Chambre Ardente[262] приказывают сжечь протестантов, в Варфоломеевскую ночь[263] за сутки будет вырезано восемь тысяч человек. Гугеноты[264] за преступление отплачивают преступлением, берут приступом церкви, разбивают статуи, даже мертвым безумие не дает мира, могилы Ричарда Львиное Сердце и Вильгельма Завоевателя разрыты и разграблены.