— Что ты несешь, Гофман? Я не убивал!
— Я не слепой. Ты застрелил ее в спину!.. Ты ответишь за свое злодеяние, Шаталов. Я вызываю полицию. Полиция!..
Гофман замахнулся на меня бутылкой. Я вовремя оттолкнул его в сторону. Гофман оступился, упал, сильно ударился затылком о стену и затих.
Я нагнулся над ним. Неожиданно раздался такой пронзительный храп, что я невольно вздрогнул. Бродяга Гофман так напился, что не выдержал и уснул.
Снаружи на ступенях лестницы тяжело застучали подошвы мужских ботинок. Прыгать в окно с верхнего этажа веселой пивной мне было, как говорится, не впервой.
Я нежно поцеловал свою драгоценную Хелен в холодные синие губы и с невыносимой болью в сердце посмотрел в ее белое лицо. Прекрасное, оно казалось выточенным из мрамора.
В следующую секунду я отодвинул штору. Окно было открыто.
Правда, в этот раз приземление прошло не так удачно. Припадая на ушибленную ногу, я бросился к БМВ Гофмана. Из окна до моего уха долетели резкие обрывистые команды.
В российском посольстве меня ждал Виталий Сорокин. Все пережитое диким секачом грозно навалилось на меня. Я, кажется, был в шоковом состоянии.
Никто не смог бы успокоить меня, Сорокин, между прочим, и не пытался. Узнав о гибели Хелен, он как-то сразу осунулся и посерел.
Виталий предложил мне стакан водки, но я отказался. Он тоже не стал пить.
— Теперь тебя ничто не держит в Германии, Валера, однако дома, друг, тебя ожидает сюрприз. Немцы, конечно, после гибели Хелен пожелают навредить тебе, поэтому надо срочно возвращаться в Москву, но, к сожалению, здесь не все так гладко — у меня произошла осечка.
— Какая-такая осечка, Виталий? Ты же заверял меня!
— Да, заверял, но кто-то выкрал твою кассету с отчетами о работе в Германии. Я не успел передать ее в Москву!
— Она была в сейфе?
— Да, твой башмачок с кассетой лежал в моем сейфе, теперь его в сейфе нет. Нет кассеты — нет твоего важного отчета, нет отчета — нет твоего прикрытия из Москвы. Без кассеты я ничего не могу для тебя сделать. Печально, но дома, друг, тебя ожидают арест, лишение всех званий и в лучшем случае отправка в лагерь, а в худшем…
Дальше можно было не продолжать. Сорокин благоразумно умолк.
Меня бросило вначале в холод, затем в жар. Получается, что теперь, когда мой секретный отчет утерян, Москва стопроцентно признает меня изменником и приговорит со всеми вытекающими последствиями, где бы я ни находился.
О том, как работают наши карательные органы, в том числе за рубежом, я был наслышан. В любом случае возвращаться домой теперь нельзя — впаяют срок за халатность или расстреляют за двурушничество.