Раздался низкий мощный гул, в который слились аплодисменты и рев толпы. Но он как-то очень быстро стих. Прошло несколько секунд тошнотворной тишины. А вслед за этим над человеческим морем разнесся такой же громовой и дружный вздох ужаса.
Ке поднял глаза на памятник.
Вместо двух бронзовых врагов, сплетенных в смертельной схватке, он увидел кастрюлю. Огромную сверкающую кастрюлю — будто из старой комедии про уменьшенных до размеров таракана людей, для которых передвигаемая по столу кухонная утварь превратилась в небоскребы. Кажется, в древности такие обтекаемые цилиндры называли скороварками — он видел их раз или два в исторических программах про террор.
Он понял, что это значит. Поняли все.
Ошибиться было невозможно хотя бы потому, что на боку кастрюли желтел огромный знак радиационной опасности. Рядом прилепилась опутанная проводами коробка с индикаторами, в которых мигали красные цифры. И индикаторы, и цифры были комично огромными — чтобы их видели все.
Два последних знака мелькали с такой скоростью, что различить их было почти невозможно — они сливались в две восьмерки. Но цифры в среднем ряду перещелкивались медленно, словно кто-то огромный неспешно поднимался по лестнице — и вот уже развернулся на площадке, встав на ступени последнего пролета.
Площадь издала протяжный звук, низкий и страшный. Так, наверно, шумело бы штормовое море, если бы его охватил ужас.
Кеша догадывался: с каждым из видящих этот сон происходит сейчас то же самое, что с ним. Он изо всех сил пытался проснуться и все еще надеялся, что, если испугаться очень сильно, это может помочь. Но чем сильнее становился страх, тем плотнее внимание облепляло ядерную скороварку, создавая ее заново, заново, заново — и делая самым реальным предметом в мире.
Слово «проснуться» вообще не имело никакого смысла. Сон, явь — все это были абстракции праздного ума. Реальность же заключалась в неуправляемых переживаниях, дробящих его мозг, распластанный на электронном разделочном столе. «Пробуждение» было просто гипотезой. Предполагавшей, что у происходящего может и должен быть счастливый конец, который обязательно станет началом для чего-то еще.
Раньше, впрочем, оно так всегда и случалось.
Ке понял, что страх его не спасет. И это, похоже, поняло и бесконечное человеческое море, над которым он стоял — шум толпы стал тише и глуше. Надо достойно принять неизбежное, подумал Ке. Он ведь теперь герой… Наверное, следовало скрестить руки и вспомнить что-то самое главное из жизни.
Это была, конечно, вовсе не сестричка.