— Да, учу маленьких детей писать и читать. Ты тоже этой осенью идешь в первый класс? А у меня первый класс был в прошлом году. В каком классе мои ученики будут в этом году?
— Во втором. — без запинки ответил я.
— Правильно.
Пока мы говорили, отец нарезал очень ароматной колбасы, которая называлась краковской, огурцы, лук, помидоры и хлеб. В это время открылась калитка. Во двор вошел Алеша. Он долго плескался под струей воды из колонки, вытерся собственной майкой и растянул ее на проволоке. Тщательно причесав волосы, Алеша присел к столу. Отец спросил:
— Ты Маньку видел?
Манькой была бригадирша.
— Манька в Атаках, — ответил Алеша. — Она должна была пойти к Бекерману с зубами. Там и буде нас чекать.
Когда мы уходили, дядя Казимир подарил мне коробку цветных карандашей, на которых была нарисована яркая радуга, а внизу было написано: «Искусство», 6 штук.
Следующим летом, тоже перед школой, когда я должен был идти уже во второй класс, отец, вернувшись от деда, сказал:
— Завтра поедем на станцию, на базар. Будешь помогать деду продавать арбузы и дыни. А то деньги некому считать.
Я обрадовался. Станция — это Дондюшаны. Но все старые люди в селе говорили, что едут на станцию. Насчет денег я знал, что отец шутит. Деньги всегда считает сам дед.
Считал он их медленно. Сначала раскладывал на кучки самые крупные, потом меньше, потом еще меньше. А потом считал еще раз, откладывая по сотне. Каждую сотню дед отделял сложенной вдвое денежкой из этой сотни. Да и говоря о сумме денег, он так и говорил: тринадцать сот, семнадцать сот. Было ясно, что он имел в виду: тысяча триста, тысяча семьсот. Копейки у него тоже были раздельно. Белые были отдельно от желтых.
А в те годы все ходили и ездили только на станцию. Название Дондюшаны прочно привилось, когда стал работать сахарный завод. Он так и назывался: Дондюшанский сахарный завод.
Когда меня разбудили, я вскочил довольно бодро. Умылся, против обыкновения тщательно почистил зубы с зубным порошком в круглой коробочке «Свобода». Застегивая сандалии, язычок ремешка тщательно заправил в окошко пряжки. Попросил у мамы носовой платок. Подавая мне платок, мама весело улыбнулась. Я даже знал, почему. Потому, что с нами ехал дед.
Дед говорил, что настоящий интеллигент всегда ходит с постриженными ногтями, начищенной обувью, правильно завязанными шнурками, чищеными зубами и чистым носовым платком в кармане. Когда я приходил к нему в грязных от ила сандалиях на таких же грязных, после ловли лягушек по канавам, ногах, с широкими черными полосками грязи под ногтями на растрескавшихся и постоянно кровоточащих заусеницами пальцах, дед никогда не ругался. Он только смотрел на меня, как будто о чем-то сильно сожалел. Я не любил, когда меня жалели. Было проще, когда ругали. После выволочки я снова чувствовал себя вправе ходить и делать все так же.