Лица возвратившихся родителей были потемневшими от усталости и пыли. Наскоро умывшись, мама разжигала дворовую плиту и ставила варить ужин. На ужин, в селе готовили, в основном, супы. Они готовились, как правило быстро, и, главное, были, пожалуй, оптимальной пищей для восстановления жидкости потерянной организмом за день нелегкого труда.
В зависимости от предпочтений, это мог быть суп картофельный с луком, либо суп с домашней, ранее приготовленной, крупно резанной лапшой. Была еще так называемая щипанка. В закипевшую воду с картошкой и луком ложкой опускали кусочки полужидкого теста, приготовленного из муки с яйцами. Все разновидности супов заправлялись луком, поджаренным на подсолнечном масле. Летним предвечерьем воздух в селе был насыщен запахом жаренного лука.
Оставив меня поддерживать огонь, мама доила корову. Процедив молоко, зажаривала лук и заправляла суп. Ужинали на свежем воздухе, за низеньким широким столом. В селе были семьи, где ели ложками из одной общей миски. В нашей семье эту традицию отец упразднил, по словам мамы, сразу после войны, вернувшись из Германии.
За ужином отец отец уточнял, что мной было сделано, что нет; давал, как говорили в колхозе, наряд на следующий день. После ужина сразу хотелось спать, глаза слипались, руки и ноги становились ватными, лишенными силы. Я пытался проскользнуть в комнату и юркнуть в постель, но отец никогда не забывал отправить меня мыть ноги.
Во второй половине лета, начиная с жнивья, жара становилась невыносимой, особенно днем. В такие дни я любил улечься отдыхать в прохладном хлеву. Я растягивался в яслях на сухом сене, подкладывая под голову старую отцовскую фуфайку. Я любил лежать на боку, глядя, как на фоне ярко голубого неба фонтанчиком плясало поднимающееся и опускающееся в дверях облачко мелкой мошкары.
Вспугнутые мной ласточки, сидевшие на яйцах уже по второму кругу, тревожно крича, покидали гнездо и носились в воздухе перед дверью сарая. Постепенно круги полета сокращались и, наконец, одна из ласточек влетала в сарай и тут же покидала его. Я старался лежать неподвижно. Пролетев несколько раз все ближе и ближе к гнезду, ласточка, наконец, цеплялась черными коготками за край гнезда и осторожно усаживалась на яйца. Сидя, она настороженно следила за мной, готовая в любую секунду покинуть гнездо. Перестрелки взглядами первым не выдерживал я и засыпал. Проснувшись, я покидал ясли осторожно, стараясь не потревожить ласточку, что удавалось редко.
Забегая вперед, скажу, что осенью любимым моим местом пребывания наедине с собой был шалаш, устраиваемый мной из снопов срезанной сухой кукурузы за стогом соломы. Дно шалаша я выстилал толстым слоем соломы и, одев отцовский тулуп, ложился, плотно запахнув обе полы. Я мог подолгу лежать, слушая осенний ветер и, глядя, как на фоне хрустальной синевы неба шевелятся желто-серые кукурузные листья. В такие дни в шалаше мною очень часто овладевала какая-то непонятная, пожалуй, даже светлая грусть, из которой не хотелось выходить.